Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии - от кайзера до Гитлера

В нынешнем виде, согласно Бенвилю, «Франция и Германия обречены на противостояние. Это вопрос не моральный, но политический. <���…> С единой Германией, с великой Германией невозможны не только согласие, но даже разрядка. <���…> Мы должны считаться с ее постоянной враждебностью, устойчивой и, возможно, нарастающей. <���…> Франция любой ценой должна сохранить мощную армию, которая только и может обеспечить ей необходимую безопасность в отношении Германии» (JBC, 112, 233–234, 238–239).

Вскоре после начала Второй мировой войны призыв расчленить Германию вспомнил Робер Бразийяк, еще моррасианец, а не «коллаборант». 29 октября 1939 г. лейтенант Бразийяк писал Моррасу из действующей армии: «Сегодня все придерживаются этого мнения. Я встречал солдат, крестьян, людей, в жизни не читавших ни Морраса, ни Бенвиля, которые говорили, как будто сами сделали такое открытие: “Ах, если бы ее разделили на части!”. Один приятель, мобилизованный, как и я, пишет: “Все мои товарищи, даже бывшие сторонники Народного фронта, даже самые невежественные, даже никогда не упоминавшие Морраса или ненавидящие его, знают, что Германию надо было покрошить на мелкие кусочки”. Не может быть, чтобы в народе совсем не осталось таких настроений» (LCM, 277).

Бенвиль не был ни депутатом, ни министром, но его суждения принимали всерьез. Обстоятельная книга Тардьё «Мир», написанная во славу договора и его творцов – Клемансо и самого автора, во многом стала ответом на «Политические последствия мира» (редко снисходивший до полемики, автор прямо упомянул Бенвиля). Это был спор двух германофобов, только одному – официальному лицу во время переговоров и заключения мира – приходилось иметь дело с позицией «союзников» и реальным соотношением сил, а другой – вечный оппозиционер, отвечавший лишь за свои слова, – мог рисовать идеальные картины, возможно, разумные и мотивированные, но нереализуемые на практике. Бенвиль и сам это понимал. «Тот, кто действует, подчиняется другим правилам, нежели тот, кто пишет, – признал он в январе 1922 г. – С пером в руке можно создать образ того, что должно быть. Находясь во власти, приходится считаться с тем, что есть. Надо учитывать обстоятельства и имеющиеся средства. Руководствоваться тем, что Талейран назвал “искусство возможного”» (JBJ, II, 121).

Всерьез приняли Бенвиля и за Рейном. Переводы «Политических последствий мира» и более ранней «Истории двух народов» вышли в 1939 г. с пропагандистскими целями: первая книга была озаглавлена «Военная игра Франции», вторая снабжена подзаголовком «Борьба Франции против единства Германии». Фридрих Гримм, специалист по французской политике и официальный франкофил Третьего рейха, уделил их автору особое внимание в книге «Политическое завещание Ришелье», изданной в 1940 г. в Берлине и годом позже в оккупированном Париже.

Напомнив о популярности Бенвиля во «влиятельных кругах» Франции и о том, что посмертный двухтомник его статей о Германии вышел уже после начала новой войны, Гримм назвал его «пророком вечного недоверия», а «бенвилевский мир» – «новой формой Вестфальского договора» 1648 г. и «сверх-Версалем», нацеленным на «полное уничтожение Германии». «В нынешней военной пропаганде, – утверждал немецкий публицист, – от Даладье до Рейно, от Жироду до Дюамеля, нет ни одной новой идеи. Ничего, что не было бы сказано Бенвилем между 1911 и 1918 годами» [178] Frédéric Grimm. Le testament politique de Richelieu. Paris, 1941. P. 109, 158–159. . Среди авторов подобранных им антигерманских цитат Моррас и Массис, а также Анри Беро и Ксавье Валла, впоследствии осужденные как «коллаборанты».

30 ноября 1920 г. Моррас в статье, иронически озаглавленной «Источник света – Берлин», подвел предварительные итоги «мира»: «Во всей правой прессе только L'AF , руководствуясь единственно национальными интересами, осудила договор и рекомендовала не ратифицировать его. <���…> Теперь все сожалеют о том же, о чем мы сожалели применительно к мирному договору восемнадцать месяцев назад. Все осуждают его за то, за что осуждали мы. Разница в том, что сейчас договор является совершившимся фактом, а во время наших сожалений и осуждений еще можно было что-то сделать» (ММТ, I, 179).

Опасность, в которую «плохой договор» вверг Францию, усугублялась, согласно Моррасу, моральным состоянием ее населения, в чем он тоже винил республиканский режим. «Слишком много французов, включая лучших из них, – говорил он Массису, – думали, что победа 1918 г. автоматически, механически улучшит моральный дух Франции с помощью некоей тайной и глубокой операции, самопроизвольной эволюции душ, задетых за живое красотой самопожертвования. <���…> Мы потеряли победу, добытую с таким трудом, потому что слишком многие верили в неизбежность, предопределенность прихода добра» (MNT, 206).