Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии - от кайзера до Гитлера

Трения между Лигой и «газетчиками», между центральным руководством и активом на местах, зачастую вызванные конфликтом самолюбий, к концу 1920-х годов ослабили движение. Сомнения порой возникали даже относительно авторитета Пюжо. Единственным, кому подчинялись абсолютно, остался Моррас, все чаще вынужденный выступать арбитром в постоянных спорах. «Только один человек способен по-настоящему руководить – это вы», – напомнил ему Шверер (LCM – II, 103). «Морраса “королевские молодчики” просто обожают, он является объектом их повседневного культа. Быть в его окружении – счастье и честь для любого из них. <���…> Это является первоисточником дисциплины в рядах “королевских молодчиков”, отрицающей всякую возможность политической дискуссии в организации и признающей только слепое, беспрекословное повиновение» (КПП, 363–364).

Послевоенная парижская улица еще более радикализировалась, когда к анархистам прибавились коммунисты. Монархисты не собирались сдавать позиции и менять тактику, ибо «некоторые акты насилия необходимы и благородны», как заявил на страницах L'АF Робер Авар де ля Монтань, постоянный автор газеты и будущий историограф движения. «Однако ни один “королевский газетчик” не убил политического противника, и никогда “Action française” не использовало террористические методы» (DDR, 103). Зато противники слева перешли от уличного насилия к точечным убийствам.

22 января 1923 г. молодая анархистка Жермен Бертон явилась в редакцию L'АF и выстрелом в спину убила Марьюса Плато, генерального секретаря Лиги «Action française» и «королевских газетчиков». На суде она заявила, что ни о чем не жалеет, поскольку мстила за Жореса (!) и предпочла бы убить Морраса или Доде, но не сумела добраться до них. В редакцию она проникла, потому что связалась с Доде, мастером политических расследований, и, представившись раскаявшейся анархисткой, заявила, что готова рассказать о планах бывших товарищей.

Случившееся явно отдавало провокацией. Моррас и Доде прямо обвинили «бошей» (оккупация Рура началась за 11 дней до убийства Плато) и их агентов в «бошизированной» парижской полиции. Четырьмя днями ранее Доде в газете потребовал назначить его министром внутренних дел: «Я знаю, где именно таится измена. Я ее искореню», – и назвал Плато своим ближайшим помощником (ММТ, II, 211–212; LDA, 228–229). Премьер Раймон Пуанкаре, министры внутренних дел и юстиции приняли Морраса, Доде и Пюжо и обещали принять меры, но дальше разговоров дело не пошло.

«Пуанкаре не видел, – сокрушался Моррас, – что ему навязывают выбор, который наверняка разрушит возрождение “священного союза” ради [оккупации] Рура. Политическая и моральная правда была такова, и враг это видел: или глава правительства сотворит правосудие, или не сотворит. Если сотворит, то схватится со своей собственной полицией, защищавшей всех левых, и Германия получит выгоду от спровоцированного ею кризиса. Если не сотворит <���…> враг принимал в расчет неизбежный разрыв между Пуанкаре и союзниками справа. К несчастью для себя, Пуанкаре закрыл на всё глаза. Однако разрыв, о котором мечтали в Берлине, не состоялся. Монархисты-патриоты отказались делать то, чего хотел враг» (MEM, cxxxviii – cxxxix).

Убийство ветерана войны и любимца товарищей ожидаемо вызвало волну гнева: «газетчики» вышли на улицы и разгромили редакции нескольких враждебных изданий. Похороны Плато, вылившиеся в массовую демонстрацию, прошли с «суровым и впечатляющим спокойствием» (WAF, 164), но бездействие суда в отношении Бертон отозвалось новой бурей. К этому добавилась выходка некоего Жоржа-Люсьена Топена, который 25 мая явился в редакцию L'АF с пистолетом, выкрикивал угрозы от имени анархистов и выстрелил в потолок; суд приговорил его к 15 суткам ареста и 25 франкам штрафа.

Терпение «людей короля» лопнуло. 31 мая они напали на четырех левых депутатов, отправлявшихся на собрание «против фашизма и реакции» – на деле в защиту Бертон и против германской политики Пуанкаре. Одного измазали гудроном, другого – типографской краской, третьего побили тростью – классический метод уличного выяснения отношений, четвертому послали бутылку «римского лекарства» – касторки. Митинг все-таки состоялся, хотя ораторы опоздали, и закончился здравицами в честь Бертон и бывшего премьера Жозефа Кайо, которого монархисты обвиняли в государственной измене, но Верховный суд признал виновным лишь в «переписке с врагом» (LDD, 179–187).

На следующий день после выходки «газетчиков» Палата депутатов бурлила. Левые, включая пострадавшего Марьюса Мютэ, кричали по адресу Доде «убийца!» (LDD, 293–315). Мютэ заявил, что он «против насилия, откуда бы оно ни исходило», хотя еще 13 мая бросил своему коллеге Доде на заседании Палаты: «Это не пустые угрозы. Я знаю, что говорю, и знаю цену своим словам: вы головой отвечаете за безопасность Кайо» [62] Цит. по: Charles Maurras. La lettre à Schrameck. Paris, 1929. P. 128. . «Несколько глотков касторки, примененной по назначению, возбудили общественное мнение больше, чем вся кровь героя войны» [63] Lazare de Gérin Ricard, Louis Truc. Histoire de l'Action française. Paris, 1949. P. 117. . Нападавшие оказались под судом. Моррас взял вину на себя как организатор, поскольку за три дня до собрания публично призвал не допустить его проведения. Он держался уверенно и даже дерзко, поэтому суд высшей инстанции изменил приговор с четырех до девяти месяцев тюрьмы, которые были погашены очередной амнистией [64] Georges-Paul Wagner. Maurras en justice. Etampes, 2002. Ch. 6 “L'affaire des purges”. .