Альбина Коновалова - Тайна без точки

— Я ненавижу всех военных! — скажет позднее жена одного из погибших. Наташа убегает, а мы с Людмилой Мироновой идем домой к мичману Владимиру Козадерову. Дверь открыта настежь, на лестнице слышен детский плач. Две девочки — годовалая Алена и шестилетняя Юля, голодные.

Наташа ушла утром и не вернулась домой ни вечером, ни на следующий день. Мы попросили соседку приглядеть за детьми и занялись организацией круглосуточного детского сада. Дело это не такое простое — в гарнизоне детские сады летом не работают, воспитатели в отпусках.

В этот день и произошло то знаменитое собрание, слухи о котором облетели весь мир. Достоверных же сведений в печать просочилось немного, так как журналистов в зале не было — во всяком случае, во второй половине действия. Их выгнали участники собрания, когда события стали развиваться по неожиданному сценарию.

В зале не было ни стола, ни стульев. Была сцена, но на нее никто не вошел — представители власти стояли внизу, перед первым рядом. Слева направо в следующем порядке: вице-премьер страны Илья Клебанов, Главнокомандующий ВМФ адмирал Владимир Куроедов, начальник ВР Российского флота вице-адмирал Валерий Касьянов, бывший губернатор Курской области и друг нашей дивизии Александр Руцкой и губернатор Мурманской области Юрий Евдокимов.

Жестким решительным и несколько монотонным голосом Илья Клебанов докладывает обстановку. Как только он произнес роковую фразу:

— В воскресенье норвежские водолазы начнут работы… Напомню, что в воскресенье уже будет 21 августа, со дня трагедии пройдет 9 дней.

— Почему так поздно? Как не стыдно? — раздался выкрик с места.

— Так вот, — твердо продолжил Клебанов, видимо, надеясь на силовые методы.

Ничего не произошло. Словно мягкий шелест пролетел по залу и все изменил. Это сразу почувствовали все, но внешне ничего не произошло.

Тихо, без всхлипа начала терять сознание девушка в короткой куртке — это Люда Ефремова.

— Мы дали согласие на операцию в понедельник, — продолжает Клебанов. — Со среды до четверга норвежцы перегружали спасательную лодку.

Напомню по числам: понедельник — 15 августа, 17–18 — среда и четверг.

Надежда Павловна Тылик поднялась, словно хотела что-то спросить.

Пытается что-то сказать, но вдруг голос ее срывается на крик и звенит высоким фальцетом:

— Сволочи вы! Я на весь мир скажу, кто вы такие! Она и сказала на весь мир.

— Зачем я его растила? — кричала Надежда. — У вас есть дети? О-о, зачем? К Надежде тянутся руки со всех сторон, ее обнимают десятки людей сразу. Она кричит — и столько в этом крике отчаяния и боли! И тогда медсестра со шприцем прокалывает черную ткань плаща и делает укол женщине. Этот снимок облетел весь мир, газеты писали, что женщине сделали укол наркотика против ее воли. Это верно лишь отчасти: укол был успокоительным.

И тогда зал взорвался. Начался невообразимый хаос. Со всех концов зала к Надежде бегут журналисты, их оказалось много. Как коршуны на легкую добычу, они снимают Надежду крупным планом — со спины, с боков. И шприц — вот сенсационная удача!

Я сама журналист, и я понимаю, что такие снимки обнажают суть вещей, меняют мир, становятся уравновешивающей силой для чиновников и правительств. Но в тот момент профессиональный цинизм журналистов, которые откровенно радовались удаче, стал бомбой.

По залу пробегает легкий ветерок безумия. Словно спящих женщин разбудил этот крик матери. Стоны. Истерики. Обмороки. Офицеры, аккуратно распределенные по всему залу, подхватывают падающих женщин. Их спокойствие в какой-то мере уравновешивало ситуацию. Медсестры делают уколы, на ходу распечатывая шприцы. Горы упаковок вырастают на стульях. Одних женщин уносят, других отпаивают лекарствами на месте.

В зал вбегают крепкие ребята в камуфляжной форме (вероятно, омоновцы) и выгоняют журналистов. Дело завершают родственники. Журналисты бегут с поля боя, снимая на ходу. Офицеры участия в этой расправе не принимали. Один телеоператор пробирается к проходу, держа камеру внизу. Брат Сережи Садиленко бросился к нему.

— Я не снимаю! — успел крикнуть оператор, но его пинками заставили покинуть зал.

На клубных сиденьях — нелепые горки упаковок от шприцев, поредевшие ряды. Рядом со мной останавливается контр-адмирал Михаил Кузнецов — по его прыгающим губам я понимаю, что он что-то говорит, я ничего не слышу. Еще большую нервозность вносят женщины, снующие около горя! В штабе таких, к сожалению, оказалось много, но дифирамбов им не спою! Во время общей истерики они сами впадали в панику, хватали родственников за плечи, трясли их, тряслись сами. Какие уж тут слова поддержки!