Сергей Кара-Мурза - 1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

Начались вооруженные восстания, в ответ расстрелы заложников. В городах стихийно велась просоветская агитация. Доктрина «левой политики правыми руками» оказалась мертворожденной. Классовый эгоизм помещиков и буржуазии и жажда немедленного реванша пересилили доводы рассудка. Уже в Константинополе Врангель признался: «В Крыму происходила гальванизация трупа. Все, что там делалось, было лишь искусственным поддержанием жизни умирающего организма». Эксперимент Врангеля — важный урок для нас.

Этот эксперимент полезен и тем, что показал: система «левая политика правыми руками» недееспособна, она — порочный круг. Но ведь таков был результат социалистов — меньшевиков и эсеров, которые пытались вести «правую политику левыми руками». Вся их коалиция обнаружила глубокий кризис рациональности.

Победа белых, даже если бы им в первые месяцы удалось задушить Советскую власть, означала бы длительную тлеющую, со вспышками, гражданскую войну. Интеллектуалы Февральской революции и затем Белого движения верили в формальные политические установки казаков, монархистов, мятежников и повстанцев, которые отвергали большевиков — и делали принципиальную ошибку. За политическими установками надо было рассмотреть ценности, которые часто противоречат наведенным политическим установкам, а бывают иррациональными.

Белое движение было отвергнуто крестьянами и рабочими, составлявшими более 90% населения России, следуя голосу ценностей, а не конъюнктурной политической оболочке. А крестьяне в то время и умели, и обладали возможностями для длительного и упорного сопротивления. Рано или поздно, но они перемололи бы белых, как перемололи Колчака в Сибири почти без Красной армии.

Не нужно лелеять иллюзии, в большинстве населения Белое движение и примкнувшая к нему часть буржуазии были дискредитированы. Ненависть к белогвардейцам была столь очевидной, что организаторы антисоветской борьбы даже после завершения главных битв Гражданской войны скрывали связь своих действий с Белым движением. Так, 8 марта 1921 г. Гучков писал Врангелю: «В интересах как этого революционного движения, так и репутации “белого” дела необходимо, чтобы Вы и мы, Ваши единомышленники, не отождествлялись с руководителями движения. Тот демократический, рабочий, солдатско-матросский характер, который носит Кронштадтская и Петроградская революция, должен быть сохранен без примеси белогвардейского и буржуазного элемента: только в таком случае это движение окажет разлагающее влияние на оставшиеся в руках советской власти части Красной Армии, которая окончательно подточит устои этой власти. Всякая чужеродная примесь способна лишь повредить делу». 127

Гучков и Врангель не хотели взглянуть в реальность, это было для них слишком тяжело. А И.Г. Церетели, один из лидеров меньшевиков, так писал в Париже в своих «Воспоминаниях о Февральской революции»: «История вряд ли знает другой такой пример, когда политические партии, получив так много доверия со стороны подавляющего большинства населения, выказали бы так мало склонности встать у власти, как это было в Февральской революции с русской социал-демократией». 128

Вероятно, что они так и не поняли, в какую пропасть потащили «подавляющее большинство населения», и как им повезло, что при всех их благих пожеланиях население быстро поняло, куда его тащат. Благодаря организующему действию большевиков Советам удалось придти к власти на волне самой Февральской революции, пока не сложился новый государственный порядок, пока все было на распутье и люди находились в ситуации выбора, но уже угас оптимизм и надежды на то, что Февраль ответит на чаяния подавляющего большинства — крестьян. В этом смысле Октябрьская революция была тесно связана с Февральской.

Историк Д.О. Чураков пишет: «Революция 1917 г., таким образом, носила не только социальный, но и специфический национальный характер. Но это национальное содержание революции 1917 г. резко контрастировало с приходом на первые роли в обществе либералов-западников. Что это могло означать для страны, в которой национальная специфика имела столь глубокие и прочные корни? Это означало только одно — рождение одного из самых глубоких социальных конфликтов за всю историю России. И не случайно эта новая власть встречала тем большее сопротивление, чем активнее она пыталась перелицевать “под себя” традиционное российское общество». 129

Сейчас, читая книги историков и «февральских» политиков, уже без ослепляющей страсти борьбы, видится особая сторона деятельности Временного правительства.