Надежда Лухманова: Институтки. Тайны жизни воспитанниц

На семь лет отлучена от церкви! Конечно, мы знаем, что приговор этот смягчается, что ее духовник может ходатайствовать за нее, но это во время произнесения приговора не знает ни одна разведенная. У нас редко у кого есть духовный отец в буквальном смысле этого слова, т. е. священник, в доброту, ум и кротость которого мы верим, перед которым на коленях готовы выплакать все горе и в молитвах его найти себе успокоение и прощение, и женщина, которой черные судьи вынесли такой приговор, замыкает в душе это последнее оскорбление – отлучение ее от церкви и перестает молиться, перестает верить и в правосудие людей, и в милосердие Божье.

И этого еще мало, на нее накладывают несмываемое тавро, в ее паспорте прописывают: бывшая жена такого-то осуждается на безбрачие за прелюбодеяние и т. д. Теперь не делают таких надписей, но я сама несколько лет тому назад держала в руках такой паспорт молодой, безукоризненно порядочной женщины; этот волчий паспорт она прописывала во всех участках при переезде на новую квартиру, этот паспорт читали все лакеи, когда, путешествуя, она останавливалась в гостинице.

Неужели такой закон не требует пересмотра, неужели женщины не возвысят своего голоса, не повлияют на своих мужей, братьев, отцов, в руках которых находится разрешение нового законопроекта по бракоразводным делам, чтобы подобные дела велись более чисто и более человечно?

Естественно, что дело о расторжении брака должно быть отдано в ведение гражданского судопроизводства, что сознания в собственной вине должно быть достаточно без свидетелей-очевидцев преступления, что обоюдное согласие на развод должно быть принято во внимание, и что разведенная, виноватая сторона в особенности нуждается в полной свободе сочетаться новым браком.

Мне скажут, что разводов будет вдвое больше при такой поблажке законов. Первое время безусловно да, потому что все фактически разошедшиеся, но не искавшие еще развода в силу дороговизны лжесвидетелей, волокиты дела и других тяжелых подробностей, сразу нахлынут с прошениями о разводе, но затем, когда эти залежи неудачных браков будут сданы в архив, то новых дел будет гораздо меньше – уже одно сознание, что оскорбленная сторона легко может добиться справедливого суда над виновною, удержит многих легкомысленных, рассчитывавших прежде на то, что не всякий пойдет на трудность и постыдность бракоразводного процесса, а главное, что там, где в семье любовь и уважение, там ни прежде, ни теперь, ни после не будут стремиться к разводу.

Тем более, что еще в 1900 году Святейший Синод своей сентенцией определил, что «в бракоразводном процессе факт прелюбодеяния может считаться доказанным не только свидетелями-очевидцами, но и другими второстепенными доказательствами». Святейший Синод предписал одной из наших консисторий, отказавшей в расторжении брака за неуказанием «свидетелей-очевидцев», дать делу дальнейший ход: «Произвести расследование документальных доказательств и показаний одного лица, лишь знавшего о неверности», что только и было предъявлено на суд истцом-мужем против обвиняемой им жены. И развод состоялся. Таким образом, эта сторона дела, этот отказ закона от нелепых и никогда, и нигде немыслимых свидетелей-очевидцев – не есть что-либо существенно новое.

С новыми, ожидаемыми нами правилами о разводе соединены и новые правила о ребенке: у нас более нет незаконнорожденных детей, отныне будут лишь внебрачные, и притом мать может прикрыть их не только своею любовью, но и своим именем, это – громадный шаг вперед по дороге общечеловеческих прав.

За эти права и бьется женщина; до сих пор она принадлежала только семье, сперва той семье, в которой сама выросла ребенком, затем той, где росли ее дети. Но мы уже видели, что взгляд на девушку в семье был узко-половой, т. е. она была с рождения только существом женского пола, которому предстояла узкая, специально женская жизнь. Эта замкнутость со всех сторон, это вечное «нельзя», «не полагается», «не делается» обезличило и обессилило ее.

И вот женщина устала, вечное положение особы женского пола, спеленатой рутинными взглядами и приличиями, истомило ее, она разорвала путы и вышла из этих пеленок, она хочет быть не особой прекрасного или слабого пола, а членом общечеловеческой расы, она хочет думать и поступать как человек, как простой, честный, хороший, кроткий человек, но тем не менее «человек» с расовыми требованиями, т. е. существо с широким полетом мысли, с собственным суждением, с инициативой и работой. Первой попыткой к общечеловеческой жизни было требование свободного доступа в высшие учебные заведения. Из допущения девушек на курсы и на службу сама собою пришла самостоятельность и равноправность в семье, где на нее стали смотреть с уважением как на полезного члена.