Сергей Михеенков - Жуков. Маршал на белом коне

Именно так вскоре и ударит Гудериан своей 2-й танковой группой, отрезая армии Юго-Западного фронта от тылов.

— Что вы предлагаете? — спросил Сталин.

— Прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трёх армий, усиленных артиллерией. Одну армию — за счёт Западного направления, другую — за счёт Юго-Западного фронта, третью — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Ватутина.

— Вы что же, считаете возможным ослабить направление на Москву? — удивился Сталин.

— Нет, так не считаю. Но противник, по нашим расчётам, здесь пока вперёд не двинется, а через двенадцать-пятнадцать дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такой манёвр не ослабит, а усилит московское направление.

Мехлис язвительно бросил:

— А Дальний Восток отдадим японцам?

Жуков решил на эту реплику не отвечать и продолжил:

— Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.

Сталин в упор посмотрел на начальника Генерального штаба:

— А как же Киев?

Вот и наступил момент истины.

— Киев придётся оставить, — уверенным тоном произнёс Жуков.

В кабинете Сталина повисла тишина, как перед артподготовкой или атакой.

Жуков преодолел себя и продолжил доклад:

— На Западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации Ельнинского выступа. Именно Ельнинский плацдарм противник может позднее использовать для нового наступления на Москву.

И тут Сталин пришёл в себя.

— Какие там ещё удары! Что за чепуха! — вспыхнул он. — Опыт показал, что наши войска не умеют наступать.

Снова наступила тишина. И вдруг Сталин закричал:

— Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?!

Биограф Сталина историк Святослав Рыбас пишет: «В советских кинофильмах о войне Сталин изображён всегда спокойным, уверенным в себе вождём, но в действительности он бывал очень разным. Когда его охватывала ярость, он делался страшен. Его гнева боялись все». Рыбас приводит несколько эпизодов проявления неконтролируемой ярости. К примеру, после неудачного испытания танкового мотора Сталин позвонил наркому танкостроения Малышеву и заорал в трубку: «Будь ты трижды проклят, предатель родины!» Василевский, очень сдержанный в своих воспоминаниях, признавался, что натерпелся от Сталина «как никто другой»: «Бывал он и со мной, и с другими груб непозволительно, нестерпимо груб и несправедлив». А наркома Малышева после того «разговора» увезли в больницу с инфарктом.

Нечто подобное мог вполне услышать и Жуков во время доклада, когда сказал, что необходимо оставить Киев. Но в тот раз Сталин сдержался. Быть может, потому, что знал: Жуков прав и, как недавно в Генштабе, на грубость ответит грубостью.

Смоленск и Киев, так же как Ленинград и Москва, имели для Сталина не столько военное, сколько политическое значение. Он только что принял английского посла Криппса и на этой важной для обеих сторон встрече ещё раз напомнил о военной помощи, в которой нуждается Советский Союз. Через два дня после визита английского посла Черчилль направил Сталину, к тому времени уже Верховному главнокомандующему, письмо с согласием на поставку воюющей Красной армии вооружения, боеприпасов, снаряжения, продовольствия, а также необходимых материалов для военной промышленности СССР. В тот же день Черчилль продиктовал письмо, адресованное военно-морскому министру и начальнику военно-морского штаба: «Если бы русские смогли продержаться и продолжить военные действия хотя бы до наступления зимы, это дало бы нам неоценимые преимущества… Пока русские продолжают сражаться, не так уж важно, где проходит линия фронта. Эти люди показали, что они заслуживают того, чтобы им оказали поддержку, и мы должны идти на жертвы и на риск, даже если это причиняет нам неудобства, — что я вполне сознаю, ради того, чтобы поддержать их дух…»

В те же дни состоялся визит Гарри Гопкинса, посланника Рузвельта. Гопкинс внимательно изучал обстановку. Когда заговорили о возможной помощи США, Сталин неожиданно попросил высокооктановый бензин для самолётов и цветные металлы. Это произвело на американца впечатление: Гитлер уже пролез в Смоленские ворота, а русские просят не солдат и даже не оружие — они озабочены перспективой, а значит, отчётливо видят её…