Леонид Млечин - Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году

Но когда утром адъютант принес указ о высылке, Керенский наотрез отказался его подписать. Бледный, усталый, осунувшийся, он склонился над проектом указа, моргая красными воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Руководители Военного министерства стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Керенский вдруг вскочил со стула:

– Нет, не подпишу! Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности? Делайте со мною что хотите, я не могу.

В другой раз Керенскому принесли на подпись только что вынесенный на фронте смертный приговор. Не подписал! Заменил тюремным заключением…

На совещании один из генералов похвастался своим успехом: не желавший сражаться полк, узнав, что дезертиры будут расстреляны, немедленно вернулся на позиции. Генералу зааплодировали. Керенский возмутился:

– Как можно аплодировать, когда вопрос идет о смерти? Разве вы не понимаете, что в этот час убивается частица человеческой души?

Видеть в его словах проявление слабости и безволия могут только нравственные уроды, заметил современник. Как не сравнить реакцию Керенского с поведением советских вождей, требовавших, что вынесение бесчисленных смертных приговоров обязательно сопровождалось одобрительными аплодисментами…

Александр Федорович не допустил крови. Не вошел в историю палачом, тюремщиком и губителем собственного народа. Матери не проливали слез на сыновьих могилах по его вине. И если есть высший суд, то такие грехи, как тщеславие, суетность да малая толика позерства, ему простятся. Не вина, а беда его в том, что властители такой страны, как наша, делаются из другого, куда более жесткого материала.

Будущий советский военный министр, разгромивший последнего командующего Белой армии барона Врангеля и вернувший России Крым, Михаил Васильевич Фрунзе прекрасно учился. У него в юности обнаружились задатки настоящего ученого. Собранный им во время путешествия по Семиречью гербарий и по сей день хранится в Ботаническом институте Академии наук в Санкт-Петербурге. Получив в гимназии золотую медаль, поехал учиться в столицу.

Из всего многообразия политических сил Фрунзе выбрал самых радикальных социалистов – вступил в партию большевиков. Заправский охотник, с детства владевший оружием, организовал боевую дружину. Как легко мягкий и чувствительный юноша, намеревавшийся стать кабинетным ученым, превратился в уличного революционера, собиратель гербария для Ботанического сада – в боевика, готового стрелять в людей!

Жизнь в подполье его изменила. Не могла не изменить. Это была аморальная, циничная и преступная среда. Мы просто никогда об этом не думали, приученные восхищаться революционерами.

Плотник Фома Качура стрелял в губернатора Харькова князя Оболенского, участвовавшего в подавлении крестьянского восстания. Качура использовал пули, отравленные стрихнином. Губернатор был ранен. Стрихнин не подействовал. Но другой боевик обратился к боевым товарищам: «Чтобы победить врага, недостаточно мужества и готовности умереть. Статистика ранений от огнестрельного и холодного оружия доказывает, что люди, получившие даже по нескольку ран, часто выздоравливали. Сотни шпиков, стражников, жандармов и т. п. сволочи отлично выздоравливали от пуль браунинга и маузера… Надо быть совсем кретином или просто симпатизировать врагам народа, чтобы не признать, что единственно рациональный способ поражения противника – употребление отравленного оружия. Побольше «святой ненависти» к врагу! Воспитывать в себе готовность собственными руками вонзить в бок опричника отравленный кинжал, влепить ему в живот отравленную пулю, – и победа будет за вами».

Биологическое оружие революционеры все же сочли непрактичным, а огнестрельное то и дело пускали в ход. Фрунзе, не испытывая никаких сомнений, стрелял в полицейских. Не всякий на это способен. В сознании человека должен произойти какой-то радикальный сдвиг, прежде чем он перейдет к насилию. Зато, если этот внутренний переворот свершился, он становится хладнокровным и безжалостным убийцей.

Конечно, молодой подпольщик часто боялся показаться трусом или недостаточно надежным. Начинающие боевики доказывали друг другу свою храбрость и презрение к врагу… Но главным было твердое убеждение в том, что убивать необходимо во имя высшей цели. Идеология и вера словно выдавали лицензию на праведный гнев. Заповедь «не убий» неприменима в революционных условиях. Убийство политического врага – не только необходимость, но и долг. В 1917 году эти подпольщики внезапно встали у руля государства. Отныне они будут определять судьбу России.