Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

От правоохранительных органов осталось одно название. Бандиты на всех уровнях лучше организованы и вооружены, чем милиция. Офицеры и солдаты, которым отчаянно нужны деньги, с удовольствием продают винтовки, переносные ракетные системы и гранаты тому, кто больше предложит. На юге России случалось, что при серьезных мафиозных разборках в качестве аргумента подгоняли танк. В эпоху всеобщего обнищания — это касается и полиции, и тюремщиков, и судей — вероятность привлечь преступников к ответственности минимальна. Начальник службы ГУВД Москвы по борьбе с организованной преступностью Владимир Рушайло сказал: “Даже если нам удается посадить влиятельного члена мафии, его люди немедленно начинают запугивать жертв, свидетелей, судей, экспертов. Они делают это не скрываясь. Очевидно, что преступники изобретальнее правоохранителей”.

Возможно, больше всех происходящее в России после падения старого режима потрясло либеральную интеллигенцию: писателей, художников, ученых и журналистов, шедших в авангарде перестройки. Пару столетий российские интеллигенты были чем-то вроде теневого правительства: они читали нравоучения сначала царям, затем партии. Когда Пушкин возражал царю, а Сахаров — генеральному секретарю, они опирались на свою веру в истину и в личность, противостоящую жестокой системы. Многие годы американские писатели, такие как Филип Рот, возвращались из Советского Союза и Восточной Европы в изумлении: как же много там значит литература! Рот заметил, что на Западе все разрешено и ничего не важно, а на Востоке все запрещено и все важно. Теперь на Востоке тоже разрешено решительно все, а вес интеллигенции стал ничтожен.

Как-то я зашел в обнищавшую редакцию “Знамени” — при Горбачеве одного из главных литературных и общественно-политических журналов, — чтобы повидаться с заместителем главного редактора Натальей Ивановой. В течение шести лет я как журналист время от времени встречался с Ивановой, но никогда прежде не заставал ее в таком унынии. Сначала я подумал, что она расстроена из-за судьбы “Знамени” и других толстых журналов. Если в конце 1980-х они выходили тиражом свыше миллиона экземпляров, сейчас — максимум 80 тысяч. Если раньше в списках бестселлеров значились Солженицын, Оруэлл и Бродский, то теперь — столпы массовой литературы Дейл Карнеги и Джон Гришэм плюс латвийские пособия по сексу. Автор исторической попсы Лариса Васильева заработала целое состояние на книге “Кремлевские жены” — описании неаппетитного политического будуара коммунистической эпохи. Самым популярным писателем в стране был, наверное, Рекс Стаут. “Людям нужно развлечься, — объяснил мне один писатель. — Если им снова придется читать о каком-то очередном концлагере, они просто повесятся”.

Но Иванова беспокоилась не только об упадке культуре. Она осознавала, что после падения советского режима значимость и непомерная популярность серьезной литературы сильно уменьшается. “Все мы понимаем и принимаем, что теперь читают только те, кто не хочет читать про политику, — сказала Иванова. — Читают советы о личной жизни, частные объявления, любовные романы. Это нормально. Но я не ожидала общей деградации культуры и самой интеллигенции. Ее прежнее, доминирующее положение теперь занял новый класс — так называемые бизнесмены, которые на самом деле никакой не класс. Эта новая буржуазия состоит в основном из спекулянтов, которые грабят свою страну”. Иванова показала мне верстку своей новой статьи “Двойное самоубийство”. В этом сердитом тексте она обвиняла своих коллег — писателей и мыслителей — в том, что их больше интересует “курс доллара, чем моральные проблемы”, в том, что они готовы склониться перед новым вульгарным ликом того, что ленинцы когда-то называли “светлым будущим”.

Когда-то все пространство России было забито пропагандой одного типа: “Вперед к победе коммунизма!” и тому подобным. Теперь на телевидении, радио и в газетах царила пропаганда другого типа: реклама недоступных благ, фантастические ролики о жизни, которая даже не существует. Только что ты был Homo Sovieticus , окруженный удушающей коммунистической преснятиной. А в следующий миг перед тобой появляется роковая славянская красотка, облизывающая вишенку из коктейля и советующая, в какое казино тебе сходить. Есть что-то невероятно коробящее (и американское) в рекламе инвестиционных фондов и кошачьего корма “премиум-класса” — в стране, где большинство населения живет в бедности. За пару лет реклама в американском стиле добилась того, чего не получалось у коммунистической пропаганды на протяжении десятилетий: внушила большой части честных граждан искреннее отвращение к издержкам капитализма. Интеллигенция ошеломлена происходящим и сама утратила моральные ориентиры. “Они боролись за новую жизнь, а оказалось, что эта жизнь их обманула”, — с грустью сказала Иванова.