Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

После того как Анатолий Лукьянов тщетно попытался убедить Верховный Совет в своей невиновности, он тоже оказался за решеткой, в одиночной камере № 4 в “Матросской тишине”, одной из самых знаменитых московских тюрем. В ожидании окончания следствия и суда он вновь начал писать стихи. Он по-прежнему был верен “взятому курсу” и надеялся на понимание советского народа. Новой темой его стихов стала жалость к себе:

Андрей Караулов, редактор отдела культуры “Независимой газеты”, навестил Лукьянова и записал его жалобы на Горбачева.

“Я его люблю, я не могу ему изменить, хотя и знаю — будем откровенны — его слабости, его недостатки… из тех людей, кто делал перестройку, я остался рядом с ним один, остальные ушли — кто влево, кто вправо… <���…> Время докажет президенту мою правоту. <���…> Я остаюсь… без партбилета, может быть, но все равно: я остаюсь коммунистом. <���…> [Я чувствую вину] перед моим парламентом, потому что по нему нанесен удар. Он — мое детище, моя боль, мое творение. Это очень больно. Я чувствую вину перед своей матерью, которая потеряла мужа, потеряла первого сына, теперь потеряет и меня… ей 81 год, я ее очень люблю. Я виноват перед своей женой, крупным ученым, членом-корреспондентом Академии медицинских наук, перед дочерью — на их долю теперь, после всех обвинений, которые на меня посыпятся, падет, конечно, тяжелая ноша. Я виноват перед своим внуком, единственной моей радостью, — но им, и всем людям я могу сказать, что жил честно, работал, не жалея себя, по 16 часов в сутки. И может быть, все-таки… знаете — и может быть, все-таки люди вспомнят хотя бы добрые стихи, которые я написал… Не знаю, напишу ли еще, но я просто скажу: моя книга заканчивается такими строчками:

Нет… не так. Сейчас… Сейчас я вспомню.

Наконец Лукьянов сдался. “Нет, забыл, — признался он. — Забыл”.

Со временем Горбачев начал признавать, что слишком долго играл с партией в рискованные игры. Серии интервью, которые давал Горбачев, он использовал для анализа и самоанализа, говоря обо всем подряд, давая волю самолюбию и гордости, упиваясь самокритикой и самообманом: “Что, думаете, я не знал, что удар последует со стороны консервативных кругов партии, объединившихся и в ВПК? Знал и держал их рядом”. Но заговорщики медлили. “Они тоже боялись, что люди за ними не пойдут, и ждали, когда народ начнет проявлять недовольство… Я скажу вам так: если бы [заговорщики] годом или полутора годами раньше выступили так же, как в августе, у них бы все получилось. Об этом стоит помнить…”

Он был прав. Если бы руководство КГБ и ЦК КПСС в 1988 или 1989 годах пожелало избавиться от Горбачева и вернуться к андроповскому режиму — скромным реформам и жесткой дисциплине, — оно имело бы успех. По крайней мере, на некоторое время. Но в 1991-м ему противостоял избранный руководитель России и десятки тысяч человек, ощутивших себя гражданами, имеющими права. Горбачев должен был признать, что недооценил ярость реакционной оппозиции. “Я все-таки не думал, что они пойдут на путч”, — говорил он. “На каком-то этапе я не уловил момента. В политике важны не только направленность, не только этап, но еще и момент. Как для любого сражения, так и тут. <���…> …раньше — осенью 90-го… заняться поиском форм сотрудничества, по крайней мере провести круглый стол, встречи… Словом, пойти на объединение демократических сил… <���…> Вот это время и было потеряно”.

В начале сентября Горбачев созвал Съезд народных депутатов на очередную сессию, которая оказалась последней. В последний раз Кремль выступил в роли “центра”.

Сама сессия являлась ловким ходом, последней постановкой в политическом театре Михаила Горбачева. Балтийские республики, Молдавия (теперь Молдова) и Грузия уже считали себя независимыми, а главы остальных десяти республик вместе с Горбачевым решили распустить Съезд и заложить основу для нового децентрализованного союза. Горбачев считал, что Москва в этом государстве будет исполнять ключевые функции, выступая координатором в вопросах обороны и внешней политики. Ельцин с этим не соглашался и предлагал оставить союзному президенту только церемониальную функцию, “вроде английской королевы”. Любопытен способ, которым воспользовались Горбачев и его новые союзники, чтобы протащить свои предложения через Съезд — орган, в котором заседали почти исключительно партаппаратчики. Горбачеву было так важно осуществить свой план и избавиться наконец от Съезда, что депутатам и после роспуска было обещано сохранить зарплату и транспортные льготы. Этого оказалось достаточно, чтобы голосование прошло как надо.