Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Разумеется, враги Горбачева с удовольствием пользовались возможностью ославить его как политического авантюриста. “Советская Россия” писала, что тот, кто несет ответственность за развал страны и кто запятнал имя коммуниста, теперь вьет себе гнездышко за счет простого народа.

Горбачева это разозлило. “«Вчерашние люди» — мстительная публика, — сказал он в большом интервью «Комсомольской правде». — Раньше они пытались сбить нас всех с демократического пути, теперь нападают лично на меня. Пошли они к черту! Чего мне бояться? Расстрельной команды? Судов? Я не собираюсь выслушивать обвинения людей, которые большую часть жизни верили в лозунги 30-х годов”.

К сожалению, многие аналитики в России и на Западе считали необходимым непременно занять чью-то сторону, быть “за Горбачева” или “за Ельцина”. И поэтому они не могли насладиться цельной исторической картиной. Без Горбачева агония системы длилась бы без конца — конечно, не вечно (на это у СССР не хватило бы средств), но еще 10, 20, бог знает сколько лет. Каким бы при таком раскладе был мир? А без Ельцина Горбачев мог бы еще дольше тянуть свою волынку, радикальные демократы не нашли бы сильного лидера, путч мог бы увенчаться успехом. Невзирая на взаимную неприязнь, Горбачев и Ельцин в истории страны были неразрывно связаны.

Некоторые видные представители интеллигенции, того слоя, который Горбачев сначала обхаживал, а потом потерял, поглядывали теперь на бывшего президента свысока. “У него речь некультурного человека. Переливание из пустого в порожнее, — говорил один из лидеров «Демократической России» Леонид Баткин. — При этом он по-своему выдающийся человек, великий аппаратчик. После Сталина Горбачев был самым умелым аппаратчиком. Но когда пришло время настоящей политики, он стал делать одну глупость за другой. Он сыграл огромную роль, вытащив пробку из бутылки. Теперь он больше неинтересен”.

Литературный критик Наталья Иванова сравнивала Горбачева с “тем человеком, который отдал приказ начать роковой эксперимент в Чернобыле. Он хотел отладить механизм, а механизм вышел из-под контроля и взорвался”.

А писатель Виктор Ерофеев сказал, что Горбачев, “как Валентина Терешкова, первая женщина-космонавт. У нее моментально случился обморок, она болталась на орбите, но могла нажимать нужные кнопки в нужное время, потому что болталась именно там, где надо. Она взлетела, поболталась и не погибла. Вот и весь триумф. То же и с Горбачевым. Горбачев нажимал нужные ему кнопки, и сочетание правильных и неправильных кнопок оказалось самым верным. Получилась метафизическая, божественная фигура. Горбачев повел Россию навстречу ее исторической судьбе. Он вошел в пантеон русской истории, и со временем его будут чтить как великого человека. Но не скоро. Русские — неблагодарный народ”.

Но даже самые добросовестные критики Горбачева не понимали, что на самом деле он из себя представляет и кем он был. Он не был Андреем Сахаровым. Он не был библейским пророком или гигантом мысли. Он не был даже человеком высоких моральных качеств. Горбачев в первую очередь был политиком. Он обладал — в самом общем виде — представлениями о порядочности вкупе со сверхъестественной способностью манипулировать системой, которая внешне казалась окаменевшей. С точки зрения древнегреческой притчи, Сахаров был ежом, или человеком строгих моральных и политических принципов, а Горбачев — лисой, человеком, способным на обман и жестокость, легко меняющим одни ценности и идеалы на другие, и в то же время гениальным манипулятором. Такой человек иногда бывает незаменим.

В марте 1985-го Горбачев пришел к власти, а в июне 1989-го стал председателем первого в истории СССР избранного парламента. Все это время он понемногу крошил монолит тоталитаризма. После 1989-го началась его личная трагедия. Его затягивал водоворот событий, и он не мог понять, как изо дня в день маневрировать, не теряя окончательно самого себя. “Жить в эпоху исторического водораздела не очень-то приятно, — не раз повторял Горбачев. — Перед вами человек, который испытал это на себе”.

В 1992 году, выступая в Стэнфордском университете, Горбачев произнес речь, в которой эхом отозвалось то время, когда перестройка началась по-настоящему: ноябрь 1987-го. Тогда была 70-я годовщина Октябрьской революции, и Горбачев воспользовался возможностью назвать сталинские преступления “непростительными”. Тогда ему приходилось изъясняться обиняками. Чтобы осудить один кошмарный инцидент, он должен был воздать хвалу шести. Но теперь в Калифорнии лишенному власти Горбачеву хотелось, чтобы мы думали о нем как о последовательном демократе и либерале, по крайней мере в душе. Теперь он обильно цитировал не Ленина, а Токвиля, Соловьева, Джефферсона и Бердяева. Он даже поблагодарил диссидентов за их “вклад”, оказавший влияние на “судьбу интеллигенции и даже некоторой части партийного аппарата”.