Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Горбачев попытался убедить делегатов вынести вопрос о чрезвычайном положении на рассмотрение Верховного Совета: “Давайте обсуждать и решать”. “Ну вот вы завтра чрезвычайное положение объявите. А что дальше? Вы хоть спрогнозируйте на один день, на четыре шага — что дальше?” — говорил Горбачев. Варенников ответил, что их прислали с поручением и что Комитет не допустит, чтобы будущее страны определяли “сепаратисты” и “экстремисты”.

— Я все это уже слышал, — сказал Горбачев. — Страна отвергнет, не поддержит эти меры. Вы хотите сыграть на трудностях, на том, что народ устал, что он уже готов поддержать любого диктатора…

Но все было без толку. “Это был разговор с глухонемыми. Машина была запущена”, — вспоминал позднее Горбачев.

В 19:30 делегаты двинулись в обратный путь. Уходя, Бакланов хотел на прощание пожать руку Раисе Максимовне. Та посмотрела на него, ничего не сказала и ушла. Путчисты уехали в аэропорт Бельбек. Сидя рядом с водителем, Плеханов по радиотелефону продолжал руководить операцией по изоляции президента. На заднем сиденье заговорщики перебрасывались короткими недовольными фразами. Они-то рассчитывали, что Горбачев выполнит их требования, а он не поддался. По пути в Москву они крепко выпили.

Раиса Максимовна, дочь Ирина и помощник Горбачева Анатолий Черняев ждали у дверей кабинета, когда встреча закончится. Когда заговорщики уехали, Горбачев посмотрел на Черняева со словами:

— Ну, догадываешься, что произошло?

— Да.

Горбачев рассказал об ультиматуме заговорщиков и о своих ответах — в выражениях, которые “нельзя повторить при дамах”. Он показал жене переписанный им список путчистов, к которому приписал внизу: “Лукьянов…?” Он все еще не мог представить себе, что его близкий и давний друг, товарищ с институтской скамьи тоже может оказаться предателем.

Горбачев сказал, что не согласился ни на чрезвычайное положение, ни на возврат к диктатуре. “Я решительный противник — не только по политическим, но и моральным соображениям — таких способов решения вопросов, которые всегда приводили к гибели людей — сотнями, тысячами, миллионами, — писал он впоследствии. — От этого мы должны навсегда отказаться”.

Раиса Максимовна заметила, что лучше теперь обсуждать важное на балконе или на пляже, чтобы разговоры не были записаны “жучками”, наверняка установленными на даче.

Прибыв вечером в Кремль, вице-президент Янаев и премьер-министр Павлов (два дурака-простака в этом балагане) обнаружили за длинным переговорным столом Крючкова, Болдина, Шенина, Пуго, Язова и прочих. Лукьянов позвонил из машины и сообщил, что подъезжает. Президентское кресло во главе стола осталось незанятым.

“Вот-вот разразится катастрофа”, — объявил Крючков. Грядет вооруженное выступление против руководства страны. Повстанцы захватят ключевые объекты: Останкинскую телебашню, вокзалы, две гостиницы. У них есть все: тяжелое вооружение, ракеты. Их необходимо остановить, и на это есть всего несколько часов. Вмешался Плеханов. Они с Болдиным только что вернулись из Фороса. Горбачев болен. “У него то ли инфаркт, то ли удар, что-то в этом роде”, — подтвердил Болдин.

Янаев колебался. Он сказал, что не подпишет указ, объявляющий чрезвычайное положение и наделяющий его президентскими полномочиями. Крючков не отступал. “Неужели вы не видите? — сказал он. — Если не спасем урожай, наступит голод, через несколько месяцев народ выйдет на улицы, будет гражданская война”.

Янаев курил одну сигарету за другой. Он сказал, что хочет, перед тем как предпринимать такие действия, встретиться с Горбачевым, и вообще — он не чувствует себя “ни морально, ни по квалификации готовым к выполнению обязанностей” президента. Янаева принялись уговаривать, объясняя, что Горбачев болен и что все это временная мера.

Следователь: Что пошло не по плану?

Валентин Павлов: Большинство из присутствующих [в Кремле 18 августа] не понимали, что, собственно, происходит. Чрезвычайные меры обсуждались и раньше. Об этом говорили еще весной. Так что здесь не было ничего необычного. Но когда речь зашла о болезни Горбачева, никто не понимал, что с ним случилось, может ли он исполнять свои обязанности. Мы колебались и решили выносить вопрос на Верховный Совет. Янаев не хотел подписывать указ. Он говорил: “Ребята, я не знаю, что писать. Болен он или нет? Это же все слухи”. Остальные сказали: “Принимайте решение”. Кого он послушался? Трудно сказать.