Александр Бушков - Планета призраков

Шлиман предложил клад России, снизив цену до сорока тысяч фунтов. Россия отказалась.

Предложил парижскому Лувру. Французы, поразмыслив, отказались. Собственно, никак нельзя сказать, что они «отказались» – они просто-напросто ни словечком не ответили на письмо.

Потом отказалась Греция. Потом – Италия, а следом – музеи в Мюнхене и Шверине…

Помыкавшись с кладом, Шлиман в конце концов понял, что никто его не купит. Что тут оставалось? Сделать широкий жест. И вот Шлиман торжественно объявляет: хотя он долгие годы жил за пределами Германии, был российским подданным, а сейчас американец по паспорту, любовь к фатерланду тем не менее пылает в его сердце неугасимым огнем. А потому он совершенно бесплатно передает сокровища Трои в дар Германской империи.

Это было то, что знала публика. За кулисами осталось то, о чем широкая общественность и не подозревала: Шлиман вновь отчаянно торговался с властями через посредство друга Вирхова. Правда, убедившись, что денег все равно не дадут, он решил урвать хотя бы почести. Потребовал, чтобы его сделали почетным гражданином Берлина.

Немцы в те времена этим почетным званием не разбрасывались. Почетными гражданами Берлина были персоны вроде канцлера Бисмарка и фельдмаршала Мольтке, а из ученых такого удостоился лишь по-настоящему великий Александр Гумбольдт…

Мало того, Шлиман настаивал, чтобы германский кайзер в обмен на дар наградил его орденом «Pour le Merite» – достаточно высоким знаком отличия, хотя и не самым высшим.

Вирхов пытался его урезонить, высказавшись насчет почетного гражданства так: «Мне кажется, что этот знак высокой признательности выглядел бы уместнее тогда, когда передача ваших сокровищ уже была бы осуществлена, а сами они стали бы доступны для обозрения широкой публике».

Ученый плохо представлял, с кем имеет дело – с прожженным дельцом, прошедшим школу контрабанды и калифорнийской «золотой лихорадки». В ответ Шлиман выдвинул новые требования: мол, он поторопился, заявив, что один может распоряжаться кладом. Поскольку его обожаемая супруга Софья самоотверженно помогала ему выкапывать клад, а потом вывозила его в тех самых корзинах с морковкой, она тоже имеет право голоса. А значит, ей тоже – звание почетной гражданки Берлина. И орден, орден не забудьте, а то шиш вам с маслом вместо клада…

Тяжко вздохнув, Вирхов отправился хлопотать (он, хотя и считался ярым республиканцем, поддерживал с кайзеровским двором вполне теплые отношения – политика-с…). А Шлиман тем временем наседал уже и на директора Берлинского музея Шене: мол, организуйте орден, и точка! А на будущее хорошо бы еще пару-тройку…

Вместо требуемого ордена Шлимана пытались представить к гораздо более скромному – ордену Короны, да и то второй степени. Но и с ним не выгорело. Звание почетного гражданина ему в конце концов присвоили (правда, о Софье и речь не шла). И вот – свершилось. Имя Шлимана было занесено в книгу почетных граждан Берлина под номером 40 – после Бисмарка, Мольтке и некоего совершенно забытого сегодня, а тогда, надо полагать, весьма много значившего герра Коххана…

Шлиман почил на лаврах. Если уж упомянуть мимоходом о его частной жизни, следует отметить, что он, собственно говоря, постоянно и увлеченно дурковал . Мультимиллионер. Пятьдесят костюмов, столько же пар обуви, двадцать шляп, тридцать тростей – но при этом супруга Софья обязана была записывать все свои расходы, даже самые мелкие, в особую книгу, которую миллионер в конце недели придирчиво проверял. Биографы (самые откровенные) с долей конфуза упоминают, что жену он «дрессировал, как собачку» – Софье, например, категорически запрещалось употреблять в разговоре такие «неточные» слова, как «возможно», «примерно», «почти». И подобных требований, запретов, жестких правил для супруги было установлено множество. Объявляясь в Париже, чтобы посмотреть, как там идут его дела, Шлиман останавливался в «Гранд-отеле», одном из самых лучших и престижных в Париже. Если Софья куда-то отправлялась без мужа, ей категорически предписывалось останавливаться исключительно в «эконом-классе», да вдобавок экономии ради не завтракать в отеле, а посещать какое-нибудь кафе подешевле по соседству. Сам Шлиман, впрочем, даже когда останавливался в роскошных отелях, тоже экономии ради тамошней кухней не пользовался – посылал повару свои собственные банки с тушенкой, чтобы тот соорудил что-нибудь попроще.

Ну, а на древней Греции наш герой форменным образом подвинулся. Мало того, что он назвал собственную дочь Андромахой, а сына Агамемноном, это бы еще ничего. Но он требовал и от всей своей прислуги, от садовника и привратника до нянь, откликаться исключительно на древнегреческие имена, каковые им присваивал. Сохранилось его письмо Вирхову касательно найма новой служанки: «Фройляйн Меллиен, судя по данному Вами описанию ее внешности, способностей и талантов, нам бы вполне подошла, и мы готовы назначить ей жалованье в размере тысячи пятисот марок и взять на себя ее дорожные расходы. Единственное, на чем мы настаиваем, следующее: