Иван Черных - Тайфун

- Ты требуешь невозможного, - посуровел Аркадий Борисович, уже раскаиваясь, что затеял этот ужин с выпивкой: хотел хозяйку убедить, что они не прелюбодеи, не случайные знакомые, решившие под видом отдыхающих утолить свою страсть. А дело вон куда повернулось. - Да и что дадут тебе эти двое суток? Горькие воспоминания.

- Почему же горькие? Ты мне нравишься, и твое случайное прикосновение обжигает меня будто огнем... Поверь, я не распущенная женщина, ты будешь третьим мужчиной, кому я отдамся с радостью. И это, возможно, будут лучшие дни моей жизни.

Она пошла к нему, протягивая для объятия руки. Он отстранил их.

- Нет, Оксана. Не забывай, что я с тобой здесь по долгу службы.

- Ты трусишь? Но никто не узнает...

- Я не трушу. И дело не в том, что кто-то узнает. Будем знать мы с тобой. Возможно, у тебя останутся приятные воспоминания, а меня будет мучить совесть - воспользовался своим служебным положением. Встреться мы с тобою здесь действительно отдыхающими, я не стал бы церемониться. А теперь - извини. Ты пьяна. Ложись спать. - И он стал убирать со стола. Видел, как на глазах у женщины навернулись слезы обиды, как до крови прикусила она губу, но утешать не стал, напустив на себя ещё большую строгость.

Оксана, постояв немного, круто повернулась и, с ожесточением сбросив с кровати покрывало, стала раздеваться. Небрежно швырнула платье на спинку стула.

Аркадий Борисович отнес остатки еды в холодильник, вымыл посуду. Делал все не торопясь, выжидая, чтобы уснула Оксана. Разулся в коридоре и вошел в комнату неслышно. Снял брюки, собираясь нырнуть в постель.

- У меня спина горит, - неожиданно раздался позади голос Оксаны. Видать все-таки обгорела на солнце. Будь любезен, смажь одеколоном.

Предлог? Нет, похоже, на самом деле она перегрелась: он видел на пляже её покрасневшую кожу и предупреждал: "Сгоришь". Оксана ответила с усмешкой: "Вам меньше хлопот будет".

И он махнул рукой: не силой же переворачивать. Сама потом будет каяться... Выходит, и ему доставит хлопот...

Он взял флакон с одеколоном, подошел к её кровати.

- Раздевайся.

Она послушно откинула легкое одеяльце, сбросила ночную сорочку, ослепив его красотой своей совершенной фигуры. Она была без бюстгальтера и без трусиков. Он поспешил отвести взгляд от упругих по-девичьи торчащих грудей, положил руку ей на плечо и с силой заставил лечь на живот. Плеснул на спину одеколоном и стал плавно растирать. Как ни держал себя в руках, а глаза помимо его воли тянулись к округлым, соблазнительным ягодицам, будто таящим неведомую притягательную силу, взбурлившую в нем кровь, заставившую колотиться, как при тяжкой пытке, сердце. И все-таки он сдержался, сумел подавить в себе страсть; обильно смочил её спину одеколоном, растер от шеи до бедер и, накрыв одеялом, отправился к себе в кровать. Но уснуть не мог: у него горела не только кожа, пылало все внутри. И он лежал и думал, а, может, зря строит из себя этакого высоконравственного служителя Фемиды? По существу, никакого преступления он не совершил бы, если и переспал бы с ней, и никто его не осудит. Так многие поступили бы на его месте. И все-таки близость, считал он, обяжет его к чему-то; не сможет он после этого требовать от неё повиновения, тем более, если возникнут осложнения, применить силу.

Сколько пролежал в раздумье, к какому пришел выводу, он не мог бы ответить сам себе; он думал теперь об этой чужой, но понравившейся ему женщине, ставшей милой и близкой, сочувствовал и страдал вместе с ней. Что её ждет, как сложится судьба? И правильно ли поступает он, отвергая её, лишая последних радостных минут? Да и себя тоже...

И она, словно услышав его сомнения, юркнула к нему под одеяло. Обожгла горячим, пахнущим фиалкой телом. Обняла, прижалась, лихорадочно целуя губы, плечи, грудь. И он не выдержал...

Два дня пролетели незаметно, как две минуты. И все происходило как во сне, голова кружилась, мысли отсутствовали. Была только страсть, ошалевшее от наслаждения тело, обжигающие поцелуи, слияние плоти и крови. Уснули они лишь под утро, обессиленные, отрешенные от всего мира. А едва проснулись, снова заключили друг друга в объятия. В какой-то миг в голове Аркадия Борисовича мелькнула мысль, что надо узнать в уголовном розыске о Фонареве, возможно, он уже арестован и требуется его опознание; но тут же успокоился - в этом случае ему первому дали бы знать.

На второй день все запасы продуктов были съедены и растраченная энергия требовала восстановления, Аркадий Борисович вместе с Оксаной собрались в магазин. Вышли на улицу и тут только вспомнили о море - утро было такое яркое, свежее, что потянуло на пляж, к воде; захотелось искупаться, взбодрить усталое, несколько утратившее остроту ощущений тело.