Он ловко спрыгнул, стал на эту землю. И все топтался, переступал с ноги на ногу, будто стоял на раскаленном железе.
"Братило! Что ты хочешь делать, сынок?" - вдруг прозвучал в его душе голос матери. Столько слез, столько муки было в этом голосе!
Он стоял, не отваживаясь сделать первый шаг. Он вспомнил себя ребенком.
"Не иди на черное дело. Не проливай кровь",- звенел в душе материнский голос, звенел широко и неотступно, как церковный колокол.
Братило стоял, молчал. Глухая ночь плыла над Кукей-носом. До утра еще было далеко. Еще спал князь петухов Будимир, которого так чтят смерды Полоцкой земли. Ветер свистел, завывал в высоком частоколе городского вала.
- Ну что ты стал? - со злостью прошипел сзади тевтон.
- Темно... Не видно ничего,- нерешительно ответил Братило.
- Не считай меня дураком,- тевтон легонько кольнул Братилу острием меча между лопатками.- Ты поклялся. И наша церковь хорошо заплатила. Епископ Альберт дал тебе сорок гривен серебра. Если ты предашь, паршивый пес, я отрублю тебе голову. Во имя Иисуса Христа, сына божьего, пошел вперед!
Братило вытащил из-за спины щит, взял его в левую руку, правой сжал сулицу, пригнулся и бесшумно нырнул во тьму. Тевтон, как лисий хвост, сразу же шмыгнул следом.
Узкие улочки Кукейноса, казалось, тонули в грязи. Грязь хлюпала по сосновым и дубовым плахам, которыми они были вымощены. В такой тьме в проливной дождь Братило и тевтон каждую секунду могли свернуть себе шею, но они упорно и неумолимо направлялись вперед, в самое сердце княжеского двора.
Усадьбы кукейносцев теснились вплотную друг к другу - локоть не просунешь. Не раз огонь голодной красной птицей налетал на эти хатки, на город, слизывая его дотла.
В хатках, черневших вдоль улиц, спали вместе со своими женами и детьми шорники и бронники, кузнецы и кожемяки, плотники и скрынники, каменщики и ткачи. А еще - дымари, плавильщики железа. И гапличники, те, что из кости и дерева изготавливают пуговицы и крючки для одежды. И консвиссеры отливщики церковных колоколов. Тысячи снов сплетались в один огромный, всеобъемлющий, глубокий и в то же время тревожный сон - разве можно было спать спокойно в самом начале тринадцатого столетия, на самой границе Полоцкой земли и владений рижского епископа Альберта?
Братило и тевтон с трудом пробивались сквозь дождь, и казалось, никогда не будет конца ни этому дождю, ни этой тьме. Тевтон, хоть и не был трусом, уже не раз с легкой дрожью в теле вспоминал Вельзевула, библейского князя злых духов и мрака. Братило же старался ни о чем не думать и с холодной злостью гнал из своей души материнский голос, который еще во время его блужданий по Риге начал напоминать о себе, рваться из самого нутра на волю.
Вдруг он поскользнулся и упал. Он разбил бы себе голову, как воронье яйцо, но в самый последний миг успел, выпустив копье и щит, встретить невидимую землю руками. Только холодной грязью забрызгало все лицо.
Тевтону показалось, что это засада, что Братило упал, пробитый стрелой княжеского воя, и он тяжело и отчаянно рубанул темноту мечом. Но меч встретил пустоту.
- Новожил, это ты? - послышался вдруг тихий и печальный женский голос. Белая тонкая фигура мелькнула за высоким деревянным забором, которым был обнесен один из дворов. Для Братилы с тевтоном этот неожиданный женский голос прозвучал как гром небесный.
- Новожил, где ты ходишь? Иди сюда. Я не сплю... Я жду тебя.
Женщина, прикрывая рукой грудь, уже выходила на улицу.
- Я не Новожил. Я - Семидол, отрок князя Вячеслава Борисовича,растерянно отозвался Братило, поднимаясь с земли и отряхивая с рук липкую грязь.- Иди спать, женщина. Я Семидол.
Женщина остановилась. Была она (жаль, что Братило с тевтоном не видели в темноте) в белом льняном платье, перехваченном красным пояском. Витые серебряные колты сияли на висках. Она стояла в двух шагах от Братилы с тевтоном и плакала.
- Ты Семидол? А где мой Новожил? Вторую ночь мое ложе пустует... Новожил уплыл в ладье и обещал до сумерек вернуться... Пресвятая богородица, где мой муж?
- Я убью ее,- шепнул тевтон, напрягая мускулистую руку с мечом,стража услышит разговор и придет сюда.
- Не надо,- остановил руку тевтона Братило. Голос родной матери снова проснулся в нем, угольком прожигая сердце. Слабость воцарилась в его душе, слабость и мягкость. Хотелось слез, и не чужих, а своих. Но своих слез у него уже давно не было.
- Иди спать, женщина,- строго сказал он.- Иди, согревай ложе для своего Новожила.
Читать дальше