Наталья Давыдова - Полгода в заключении (Дневник 1920-1921 годов)

Сели на свертки. Молодая женщина с суровым лицом продолжала надрываться от грудного кашля. Видимо, это ее очень досадовало, {111} и, когда я ей уступила место, она резко отвернулась и что-то пробормотала. Какая-то старуха старалась ее успокоить.

Когда выкрикивали наши имена для подсчета, к нам подошел высокий мужчина и спросил нас, где молодой Д. - "Он был такой веселый, что веселил всю нашу камеру в ЧК", - добавил он.

Я ему сказала о происшедшем.

Наконец, нас позвали в контору. Пришли записать имя и пр. и "за что присуждены". На последнее не могла дать ответа и, с своей стороны, просила сообщить мне, по какому именно обвинению я приговорена. Здесь это еще не известно, обещали справиться и сообщить.

Пока я говорила у стола и молодой человек, работавший в канцелярии, рылся в толстой книге, ища сведений об аресте, я от усталости оперлась локтем о стол. Он быстро и тихо сказал: - "Вы, арестованная, помните, комендант этого не любит". - Я густо покраснела. Он прибавил: - "Я такой же арестованный, как вы".

Гневный и громкий голос коменданта слышался из другой комнаты. Пройдя все записи, мы попали в боковое крыло здания - в женское отделение. Прошли во второй этаж через какую-то залу, холодную и неприветливую, с {112} жидкими колоннами, выкрашенными под мрамор, и вошли в свою камеру - третью налево от коридора. Женщин двадцать сидело по две на постелях, все закутанные, поджав ноги.

Часть окон была выбита, отовсюду дуло, и так как огромное помещение было не топлено, я поняла, почему они так сидели. Только закутавшись можно было выдержать этот нестерпимый холод. Все были очень растрепаны. Среди сидящих оказались Роза Вакс и Манька "мешигенер".

Со стриженной Манькой обнялись. Это ли или другая причина привела ее в какой-то восторг. Начались крики, хохот, возня. Она то бросалась на Розу, стараясь повалить ее на постель, то бросалась ее целовать. Эти истерические выходки и в особенности свист беззубого рта так раздражали меня, что у меня стало проглядывать негодование. Я так ужасно страдала и была утомлена, что мечтала только об одном - о покое.

Видя мое нетерпение, Манька еще боле безумствовала. Так продолжалось несколько часов.

С Розой мы встретились сухо. Она за это время похорошела, и ярче показались мне искусственные пятна на ее щеках.

Под окном сидела женщина, повязанная платком. Она была беременна, на последних днях; ее увели в этот же вечер - начались роды.

{113} И-ной и мне дали постель на обеих. Мы так и остались в шубах. Безотрадность и уныние полное. Манька продолжала свои выходки. Украдкой она смотрела на меня и вдруг сказала; - "Это я нарочно, чтобы вас рассердить. Я знаю, что вы хотите покоя. Манька все знает и больше не будет шуметь". Она сразу затихла, даже двигается тихо.

Вечером.

За пищей приходится идти в далекий флигель. Там собираются мужчины и женщины со своими кружками. Переход по холодному двору и долгое ожидание очереди хуже, чем в тюрьме. Там все приносили.

Может быть, я это особенно остро чувствую, из за отсутствия ботинок и почти полного отсутствия чулок.

Вечером пришли проверить, подсчитать нас - все ли налицо. Пришли солдаты и один надзиратель, очень грубый - какой-то "Шура". Его все знают.

Пришла староста лагеря, молодая, смуглая женщина, и заявила, что утром нам надо встать до рассвета и идти в баню. - Я пробовала возразить. - Мне кажется, я не в силах, но староста головой указывает на "Шуру" и дает "добрый совет" идти, иначе "все может быть".

{114} Еще темно, когда мы встаем. В камере все еще спят.

Ведут только вновь пришедших из тюрьмы, чтобы не разносить заразы. То-то опомнились! А там лежали целыми днями с сыпнотифозными и не хотели удалить их.

Говорят, будет и дезинфекция одежды. Всякий берет одеяло, подушку, мочалу и немного одежды. Путь предстоит очень длинный: нужно идти через весь город, - в другую сторону его, - верст шесть, не меньше.

Узлы наши уже с самого начала кажутся тяжелыми, и один студент предлагает нести. Арестованных много, верно собрали за несколько дней,- мы окружены конвоем.

Мужчин, как всегда, особенно много. Я пробовала идти по тротуару. Нельзя, - арестованным надо идти по мостовой. Мостовая отвратительная, вся изрытая, и опять вопрос моих ног. Опять эти туфли, у которых подошвы так тонки, что гнутся от камней. У И-ной и у меня сильно болят еще ноги от непривычной ходьбы.

Два слишком месяца сидения на корточках сделали свое дело, и ноги буквально не повинуются. - Под коленями невыносимая боль.