Наталья Давыдова: Этот Еремеев

Наталья Давыдова

Этот Еремеев

- Заниматься болтом и ржавым гвоздем буду я, а он пускай бы охватил весь объем работ, если он начальник! А ржавые гвозди я буду доставать. Я это лучше знаю! - кричала высокая женщина в странном сарафане, из которого она как будто выросла.

"Это невыносимо", - думал ее собеседник.

Разговор происходил на лугу, среди ромашек и колокольчиков, высокой травы и серебряного ковыля. Неподалеку сбивчиво тарахтел трактор. Пахло мятой, сухой травой, полынью, горячей землей и нефтью.

Женщина нагнулась и стала пить воду из родничка. Роднички в этих местах били повсюду, неожиданные, стремительные, ледяные.

Женщина пила с ладоней, захлебываясь, и не могла оторваться. Она поливала водой руки, плечи, ноги: было жарко.

- Пейте, пейте, - говорила она, поднимая ясные голубые глаза на своего спутника. - Что ж вы не пьете? Такая вкусная, вода! Пейте, угощайтесь!

- Я не хочу, Вера Петровна, не хочу я пить, - упрямо отказывался мужчина.

- Эх, напоила бы я всех сейчас такой водичкой! - сказала Вера Петровна. - Жаль, не могу.

И она опять нагнулась к роднику. Мужчина отошел в сторону и стал заводить часы.

Ему хотелось стукнуть Веру Петровну по голове, так она ему надоела за сегодняшний день. Она шумела, ругалась, хвасталась. По ее словам выходило, что никто не умеет работать, только она и несколько монтеров. А главное, никто не любит свою работу, только она любит. А его, молодого инженера Еремеева, она особенно ругала. И равнодушный он, и непонятно, чему его учили в институте, и непонятно, что из него получится в жизни.

Она его ругала, а он молчал. Юное лицо Еремеева как бы говорило: "Ори, тетка, ори, мне на тебя наплевать, ну, еще поори, я послушаю".

Еремееву хотелось пить; он не пил нарочно. "Из принципа", - сказал он себе. А Вера Петровна даже воду пила громко.

- Ладно, товарищ Еремеев, пошли дальше.

Вера Петровна в последний раз провела мокрой рукой по лицу, смочила коротко стриженные волосы и потянулась.

- Эх, жизнь наша!

На вид Вере Петровне было лет тридцать пять, но могло быть и меньше. Лицо ее было бронзово загорелым, брови и ресницы на степном солнце стали почти белыми, волосы - рыжеватыми. Все в ее лице и фигуре было крупно, отчетливо, дерзко, только голубые глаза - добрые, застенчивые.

Вера Петровна ловким движением вытянула из кармана своего красного сарафана две папиросы из надорванной пачки, одну протянула Еремееву.

- Не люблю, когда женщина курит, - заметил Еремеев, но папиросу взял, и громко разговаривает.

- И я не люблю, - не обидевшись сказала Вера Петровна, - но ничего не поделаешь. - Она с грустью посмотрела на дальние холмы и белые облака над ними, как будто там, в облаках, бродила некурящая Вера Петровна с тихим, нежным голосом и мягкими движениями. - Да, - она мотнула головой, отгоняя видение, - конечно. А как мне с вами справляться без крика? - Она опять возвысила голос. - Скажите, как? Вот с вами, например?

- О-ох! - Еремеев поморщился.

- Нечего охать! - накинулась на него Вера Петровна. - Брюки вас научили гладить, а работать не научили. Вы мне скажите: что вас в жизни интересует? Ничего вас не интересует.

- Вы в этом уверены? - спросил Еремеев.

- Уверена, - ответила Вера Петровна.

- Вот и прекрасно. И хватит меня перевоспитывать.

- Будем выходить на дорогу и ждать автобуса или пойдем пешком? - Вера Петровна решила прекратить разговор.

- Подождем, - назло Вере Петровне сказал Еремеев, который наверняка знал, что Вера Петровна ждать не будет, да и сам не любил ждать.

- А по-моему, быстрее дойти. Я пошла. Догоняйте! - крикнула Вера Петровна и зашагала, широко размахивая длинными загорелыми руками. Подол ее красного сарафана развевался на ветру, как флаг.

Еремеев усмехнулся и двинулся следом. Так они и шли: она впереди, он сзади.

До города было недалеко, и дорога вела лугами. Вера Петровна стала напевать песенку.

- Вот черт! - воскликнула она. - Ни у одной песни слов не знаю. Почему это? А вы знаете? Подпевайте!

Еремеев подпевать не стал, но подсказал Вере Петровне следующий куплет. Он шел, поглядывая на часы, и думал: "Ну помолчи ты хоть минуту, крикунья".

Город с холмов был хорошо виден - светлый, сверкающий, еще в строительных лесах, но уже зеленый. Улицы полукругами вились вокруг центра, который еще не был отстроен. Дворец техники стоял на площади. Площадь же была только наполовину площадью, наполовину она была пустырем, и сочные лопухи росли на этой половине.