Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Во всемирной истории в целом неолит характеризуется как период развития первобытного земледелия, скотоводства и керамического производства. В принципе, эти характеристики распространяются, с определенными поправками, и на неолит Дальнего Востока в целом. Неолитической культуре яншао (долина Хуанхэ, V–III тыс. до н. э.) в Китае была уже известна керамика. При всей сильной зависимости людей яншао от рыболовства, они занимались уже выращиванием проса и разведением свиней и собак. В то же время, обитатели неолитической Японии (культура дзёмон — «веревочной керамики»; X тыс. — III в. до н. э.) познакомились с керамикой очень рано (X тыс. до н. э.), но, занимаясь в основном собирательством и рыболовством (и в меньшей степени охотой), перешли к интенсивному земледелию (рисоводству) очень поздно — только в I тыс. до н. э. (хотя эпизодическая доместикация ряда злаков угадывается уже по материалам сер. IV тыс. до н. э.). В Корее, как и в Японии, приход неолита знаменуется появлением керамики и шлифованных каменных орудий (V тыс. до н. э.), но не развитием земледелия. Земледелие — выращивание проса — пришло в Корею относительно поздно (III тыс. до н. э.) и основным признаком корейского неолита не считается. Первоначально корейский неолит определялся как «культура гребенчатой керамики» — по типичному для многих корейских керамических изделий эпохи неолита узору, наносившемуся инструментом типа гребенки, который и оставлял характерные оттиски. Однако сейчас, с открытием других разновидностей корейской неолитической керамики, представляется более точным определить корейский неолит прежде всего как эпоху, начавшуюся с появлением керамики (начало V тыс. до н. э.) и закончившуюся с массовым изготовлением гладкой (неорнаментированной) керамики и переходом к обработке металла в начале I тыс. до н. э. Подобные особенности корейского и японского неолита связаны как с типологической принадлежностью этих культур к северному, «сибирскому» ареалу, характеризовавшемуся преимущественным развитием рыболовства и охоты (см. ниже), так и с природными условиями Корейского полуострова и Японских островов — «открытость» морям с теплыми течениями (Куросио и т. д.) и, соответственно, обильной съедобной фауной. Также следует сразу отменить, что, в отличие от неолитических (раннеземледельческих) обществ Ближнего Востока или Средиземноморья, отличавшихся значительным размером излишков и, соответственно, определенной степенью межобщинной и внутриобщинной дифференциации (т. е. появлением богатых общин и «сильных семей»), и страдавших уже от межобщинных вооруженных столкновений, корейскому неолиту серьезное социальное расслоение и заметное вооруженное насилие не были свойственны. Причина проста — примитивное земледельческо-рыболовческое хозяйство без значительной роли скотоводства (отличавшей, как известно, неолитический Ближний Восток) не давало излишков, достаточных для освобождения верхушки общества от физического труда и делавших рентабельной организацию грабительских военных экспедиций.

Исследование неолита на территории Корейского полуострова было начато японскими учеными после аннексии Кореи (1910 г.). В 1916 г. Тории Рюдзо (впоследствии прославившийся своими исследованиями корейских дольменов) начал изучение неолитической раковинной кучи на о. Сидо (напротив Инчхона, у побережья Желтого моря). В 1925–1932 гг. несколько японских археологов — Фудзита Рёсаку, Аримицу Кёити, Ёкояма Сёдзабуро и др. — исследовали основные неолитические памятники, прежде всего в районе Сеула (поселение Амсадон) и Пусана (поселение Тонсамдон). Анализ исследованного материала позволил Фудзита — «патриарху» тогдашней японской колониальной археологии в Корее — выдвинуть теорию о принадлежности корейского неолита к общеевразийской культуре «гребенчатой керамики», известной по относящимся к IV–II тыс. до н. э. керамическим находкам из Скандинавии, Северной России, Сибири и Дальнего Востока (например, камская и волосовская культуры V–II тыс. до н. э.). Эта теория в целом связывала заселение Корейского полуострова в неолите с миграцией сибирских рыболовов-охотников на юг, в Маньчжурию, Корею и Японию, тем самым подчеркивая «северные», «сибирские» истоки корейской культуры. Исследования корейских археологов после освобождения страны (1945 г.) дали более подробный материал, позволяющий несколько скорректировать предположения Фудзита, но в целом подтверждающий истинность «северной» теории. Так, стало ясно, что корейская гребенчатая керамика несколько древнее сибирской и генетически связана с предшествующими ей этапами в развитии керамики на полуострове, особенно с керамикой с «зубчатыми» узорами на горлышке (V тыс. до н. э.; см. ниже). Кроме того, вовсе не все «гребенчатые» керамические узоры Евразии сопоставимы с корейскими — корейский узор «в елочку», наносившийся, видимо, как протаскиванием, так и вдавливанием гребня или рыбьей кости, мало напоминал ряд вдавленностей — «точек», типичный для ямочно-гребенчатой керамики Поволжья или Скандинавии. Ясно также, что наиболее сходен с неолитическим корейским (и раннедзёмонским японским) «гребенчатый» узор байкало-амурских керамических изделий IV–III тыс. до н. э. В связи с этим большинство исследователей предпочитает говорить не просто о диффузии сибирского неолита на юго-восток, а об одновременном развитии в определенной степени взаимосвязанных культур в Японии, Корее, Сев. Маньчжурии и на российском Дальнем Востоке. Такое развитие не исключало как обратного влияния «юго-востока» (в том числе культур Корейского полуострова) на «северо-запад» (Прибайкалье и Приамурье), так и разнообразия региональных тенденций. В то же время часть ученых (прежде всего некоторые археологи США) полностью отрицает теорию Фудзита, подчеркивая прежде всего связи между керамикой японского и корейского неолита и не видя особого сходства между сибирской и корейской «гребенчатой» керамикой. Как кажется, вряд ли стоит полностью отрицать типологическую принадлежности корейского неолита к североевразийскому ареалу. Она явствует хотя бы из сходства хозяйственного типа, который характеризовался как на полуострове, так и в Северной Евразии (особенно Юж. Сибирь, Дальний Восток), преобладанием рыболовства и охоты, полным отсутствием (или поздним началом) земледелия, поселениями в виде скопления полуземлянок на берегах рек и озер, и т. д. В этом смысле теория Фудзита не утратила своего значения, хотя нельзя и не признать, что во многих деталях она устарела.