Феликс Арский - В стране мифов

А верования?

Они тоже неизбежно должны были измениться. Люди разочаровались в прежних богах, они не нашли божественной справедливости ни на небесах, ни на земле. Отчаявшись изменить земные порядки, они все чаще обращались к мысли о загробном блаженстве, о приходе иного, милосердного и единственного бога, который освободит их от страданий и установит новые законы. Со временем и появилась новая система религиозных воззрений, сменившая старые представления о богах. Это было христианство.

Олимпийцы были вытеснены. К мифам стали относиться лишь как к наивным выдумкам, а над богами, перед которыми некогда трепетали, стали смеяться. Смех был тем оружием, которое окончательно сокрушило олимпийцев. Им и воспользовался живший во II веке нашей эры крупнейший сатирик античности Лукиан из Самосаты, которого Энгельс назвал «Вольтером классической древности».

Он вновь обратился к мифам — специально для того, чтобы «снизить» божественные образы, представить богов в комическом свете и разоблачить суеверия. В своих многочисленных произведениях-диалогах — «Разговоры богов», «Прометей», «Разговоры в царстве мертвых», «Морские разговоры», «Зевс уличаемый», «Гермес и Харон» — он изобразил олимпийских владык ничтожными, корыстными и завистливыми существами, заботящимися лишь об удовлетворении своих прихотей. Традиционные старинные мифы получают совершенно иное и неожиданное толкование…

Оказывается, жизнь на Олимпе вовсе не безмятежна, и боги отнюдь не чувствуют себя счастливыми, изнемогая под бременем многочисленных забот. Зевс, например, признается: «Чтоб они погибли, все философы, которые говорят, что счастье живет только среди богов! Если б они знали, сколько мы терпим от людей, они не стали бы… считать нас блаженными, поверив Гомеру… Вот хотя бы Гелиос, как только заложит колесницу, весь день носится по небу, одевшись в огонь и сверкая лучами, не имея времени даже, чтобы почесать за ухом… Аполлон же, взявший себе в удел многосложное искусство, почти оглох на оба уха от крика всех тех, которые пристают к нему, нуждаясь в прорицаниях… Куда бы ни призвала его пророчица… бог должен сейчас же явиться и сразу давать прорицания, иначе слава его искусства пропала… Мне же, царю и отцу всех, сколько приходится переносить неприятностей, какое множество у меня дел, сколько нужно разрешить затруднений! Во-первых, мне необходимо следить за работой всех остальных богов, принимающих со мной участие в управлении, и наблюдать, чтоб они не ленились. Затем, у меня самого бесчисленное множество дел, почти непонятных по своей тонкости… Если мы хоть немного вздремнем, сейчас же является любитель истины Эпикур и начинает нас изобличать в том, что мы не заботимся о делах мира. И нельзя с легким сердцем пренебрегать опасностью, что люди ему поверят: тогда наши храмы останутся без венков, улицы — без запаха жертвенного дыма, сосуды перестанут употреблять для возлияний, жертвенники остынут, и вообще не будет больше жертвоприношений и наступит великий голод».

Но самым нечастным среди богов чувствует себя Гермес, который буквально разрывается на части, чтобы выполнять свои весьма разнообразные обязанности: «Лишь только встану поутру, сейчас надо идти выметать столовую. Едва успею привести в порядок места для возлежания… нужно являться к Зевсу и разносить по земле его приказания, бегая без устали туда и обратно; только это кончится, я, весь еще в пыли, уже должен подавать на стол амброзию… И ужаснее всего то, что я, единственный из всех богов, по ночам не сплю, а должен водить к Плутону умерших, должен быть проводником покойников и присутствовать на подземном суде».

Многого ли стоят эти божеские хлопоты? Действительно ли обитатели Олимпа заботятся о благе людей? Всегда ли они сами поступают справедливо?

«Я уже охрип от молитв, на которые Зевс не обращает никакого внимания, признается один жрец, — он знай себе с грозным видом потрясает эгидой и мечет громы, устрашая тех, кто докучает ему просьбами. Если иной раз он вздумает прислушаться к чьей-нибудь молитве и послать человеку богатство, это делается без разбора, и нередко Зевс забывает о людях порядочных и умных и осыпает золотом отъявленных негодяев и дураков».

Но, может быть, люди необъективны в оценках? Не лучше ли спросить самих олимпийцев, что они думают о своей благотворительной деятельности? И Лукиан предоставляет слово сыну ночи Мому, который некогда обитал на Олимпе. Любитель позлословить, он вечно высмеивал бессмертных, критикуя каждый их поступок (кончилось это для него весьма печально: по одной мифологической версии Зевс, не выдержав, изгнал его с Олимпа, а по другой — Мом, не обнаружив в Афродите никаких недостатков, просто лопнул от злости).