Коллектив авторов - Быть княгиней. На балу и в будуаре

Флоренция

Первое желание души любящей – изливать в дружескую душу все впечатления приятные и все чувства очаровательные, кои я пью с воздухом Италии. Хотела бы излить их в письме к другу, но друг мой в печали: так могу ли напомнить ей о блаженстве земли?..

Тут я вспомнила о знаменитом Миланском хореографе Вигано. Молчаливая поэзия его балетов горела духом великого художника, и картины его живые дышали мыслию глубокою. Супруга и сестра счастливого Титана, живущая с семьей своей в раю земном, вдруг вспомнила о страждущих братьях в Тартаре и опечалилась. «Хочу к ним, – изъяснялась она, – я с ними повидаюсь и опять буду к вам». Прощаются с нею нежные дети и посылают к страждущим Титанам цветы и плоды, коих там не видят. Удаляется мать, сходит в подземное страдалище; мучения встречают ее там и провожают утешительницу. «Вот, – говорит она братьям, – возьмите, вот свежие плоды и цветы душистые; они растут у нас, и у вас их нет более…» Но они вздрогнули…

Вид эмблемы забытого изобилия и земных веселий как аспид для сердца страдальца.

Тоскана, Пиза. 12-го июля

Вся Тоскана есть улыбка, все там отвечает взору нашему: мы довольны, мы счастливы. Берега Арно угощают жителей золотыми колосьями, черным виноградом и тучными оливами. Так на Горациевых пирах столы гнулись под богатыми дарами садов и душистые цветы венчали чаши пенистого фалерна.

Вся Тоскана – Вергилиева эклога. Веселые поселянки, черноглазые, в красивом убранстве, плетут солому и готовят те легкие шляпы, которые им самим служат убором, или отправляется в дальние города стран заальпийских. Здесь набрасывают они легкую тень на смуглое чело маломыслящей поселянки. Там на голове северных златовласых цариц они осеняют высокие думы, и над ними веют гибкие перья белого лебедя или златится райская птица.

Между Сиенной и Витербом 15-го июня

Как молодая дева, которая, подходя к великому старцу-философу, становится задумчива, так прелестная, веселая Тоскана, приближаясь к границе римской, делается суха, уныла и молчалива. Но и здесь благоухание диких роз и генестра провожает путника.

Ниоба (во Флоренции)

Древние нам оставили два мраморных семейства: Лаокоона с сыновьями и Ниобу, гордую мать прекрасного племени. Ниоба стоит под дождем острых стрел; они со всех сторон впиваются в сына, в дочь; и мать получает смерть в каждом чаде своем. Каждая рана на драгоценном теле детей ее ранит глубоко ее душу, а она, подобно бессмертной, стоит нетронутая, и это одиночество ее терзает. Ниоба всех ищет, зовет, обнимает взглядом, хотела бы всех спасти, за всех погибнуть или составить из роковых стрел для себя и для них одну смертную цепь. О как бы предпочла она смерть Лаокоона! Он погибает, но вместе с детьми; он страждет за них и с ними; их вопль сливается в один вопль, змеи обвивают их вместе и узлом вечным стягивают и утверждают семейные узы. Как море после бури, чело отца еще носит следы ужасного страдания; но он отчаялся в жизни, в нем попечения и заботы все погасли. А Ниоба в полноте жизни и силы любви все вдруг теряет. Красота и бодрость, которых она чаяла бессмертными в детях, валяется вокруг ее, как легкие цветы, свеваемые ветром. Несчастная! Венец лавровый, которым ты гордо наряжалась, притянул на тебя внезапного перуна. Не скрывайся под покров матери, невинная! Мщение, сладостная радость бессмертных, тебя и твоих избрало целью стрел своих. Серебряный лук, пославший смерть Пифону, теперь натянут на тебя. Богиня ловитвы угощает далекомечущего брата новою охотою, но девы и юноши заменили оленей и кабанов.

Дочь Ниобы! Не взывай к небу; ответ на твою молитву… стрела. Куда бежит сестра твоя? Сгибы легкие летящего хитона, как облако обвивающие стан ее, не остановят ли стрелы? Нет, – взоры лучезарные уж устремились на нее, и она пала, пронзенная.

Не поднимай руки, не скрывай головы, юноша неопытный! Хотя бы плащ твой был щит железный, и тут не спасти ему тебя от гнева бессмертных!

Но какая участь ожидает осиротелую мать после погибели детей? Жить ей нельзя, умереть даже – мало.

Живописный и глубокомысленный гений греков вообразил для нее конец, сообразный с ее беспримерным несчастием. Вопль и нарекания долго текли из уст измученной матери, как лава кипящая; но вот все погибло, все молчит: уж стрелы не валятся; и гордая Ниоба стала матерью недвижного семейства… и замолкла как погасший вулкан: все волнение, весь жар, весь огонь – все истощено ужасным извержением. Она стоит оцепенелая.