Иван Солоневич - Две силы

Товарный поезд № 46, скрипя тормозами и лязгая буферами, бесконечной лентой растянулся вдоль платформы, но платформа оказалась короче его. Товарный вагон с конным взводом так и не доехал до платформы, а без неё лошадей выгрузить было нельзя. Начальник станции, стоявший приблизительно по середине поезда, играл роль передаточного звена между паровозом и конным взводом: с обоих концов нёсся обоюдный мат, и начальник станции переправлял его по назначению. Конный взвод требовал подать поезд вперёд, машинист боялся вывести поезд за пределы станционных путей. В результате длительного обмена непечатными нотами, конный вагон был отцеплён и подан вручную к задней грузовой платформе. Товарищ Жучкин молча и мрачно упирался в буфер своей мощной спиной и не проявлял никакой жизнерадостности. Для молчания у него, впрочем, были и другие основания: рот был забит кирпичным чаем, который по сибирскому поверью отшибает спиртной дух. Тов. Жучкин жевал чай, и в его голове ворочались тревожные мысли.

Наконец, взвод был выгружен, и тревожные мысли тов. Жучкина были прерваны начальственным криком:

– А Жучкин где же? Куда его черти засунули? – На платформе высился полковник войск НКВД, тов. Заборин, весь опоясанный ремнями, кобурами, сумками, биноклем и чем-то ещё. Рядом с ним находился командир взвода. Тов. Жучкин выплюнул чай.

– Так что я здесь, товарищ полковник.

Заборин посмотрел на Жучкина иронически, Жучкину показалось что-то удавье в Заборинской физиономии.

– Ну, что ж, товарищ Жучкин, давайте хвастаться, как это вы научного работника проворонили.

Жучкин вкратце и держа приличную дистанцию доложил. Задорин слегка понюхал воздух, но никак не мог определить, откуда идёт спиртной дух: от Жучкина или, может быть, собственный перегар даёт себя чувствовать. В виду сомнений, от всяких комментариев Заборин воздержался. Закончив свой доклад, Жучкин остановился, как бы спрашивая: так в чём тут дело. Но никаких разъяснений не последовало. Тов. Задорин посмотрел на небо, на часы, ещё раз обозвал Жучкина шляпой, и приказал двигаться в погоню за научным работником. Жучкин, проклиная всех и вся, взгромоздился на седло, и десяток всадников нестройной гурьбой покинули гостеприимные пределы станции Лысково.

Впереди группы трусили двое пограничников, выполнявших смешанную роль следопытов и Пинкертонов. Их привычные глаза бежали по следам, оставленным конями тов. Светлова, следы эти, впрочем, были видны и без всякого следопытства. За следопытами двигалось начальство и рядом с начальством тов. Жучкин, проклинавший и научного работника, и полковника Задорина, и свою охранную службу, и даже академию наук СССР. Так двигался взвод, пока не выбрался на ту полянку, которую так старательно осматривал научный работник.

Полянка оказала на Жучкина отрезвляющее влияние, ещё больше, чем кирпичный чай.

– Мать твою, так он тут нас, как рябчиков, перехлопает в Божий свет, как в копеечку… – Жучкин вспомнил и “аппетический” прицел винтовки научного работника, и его серые, чему-то усмехавшиеся глаза… Товарищ Жучкин, вообще говоря, трусом не был, но посмертный орден за храбрость его интересовал очень мало. Мысли товарища Жучкина приобрели стремительность и ясность. Он вдавил левую плюру в бок коня, конь взвился штопором, Жучкин разразился матом и незаметно, но изо всех сил, потянул левый повод. Конь стал крутиться волчком, и, пока Жучкин ругался, взвод успел проехать мимо него…

– Эй ты, телячий кавалерист, подтяни хвост потуже, – зубоскалили проезжавшие мимо пограничники.

– Тут такие слепни, что слона прокусят, – ответил Жучкин и, нагнувшись, стал поправлять подпругу, взвод за это время успел проехать ещё десятка два метров вперёд…

Собственно, Жучкину следовало бы предупредить полк, Заборина о винтовке Ремингтона и телескопическом прицеле и о том, что научный работник производил впечатление очень уж бывалого во всяких передрягах человека. Но товарищ Жучкин был зол, да и было уже поздно – взвод, растянувшись гуськом, проскакал уже полполянки…

Тов. Жучкин как-то не расслышал первого выстрела, только от головы взвода донеслась чья-то ругань, один из всадников скосился в сторону, мешком свалился с седла, конь рванулся в другую строну, и сухо, чётко, раздельно и неторопливо стали щёлкать выстрелы.

Товарищ Жучкин и думать перестал, скатился с седла, вжался в какую-то рытвину и старался, по мере возможности, не шевелиться: “За версту в голову, мать твоя, Пресвятая Богородица, батюшка мой, Николай Угодник, чтоб тебя тут разорвало”. Мысли товарища Жучкина были довольно бессвязны, но они сравнительно точно выражали его душевное настроение. Жучкину опротивело всё: и охранная служба, и товарищ Заборин, и научный работник, и даже винтовка научного работника. Вот, поймают этого академика, так все награды перепадут Задорину. Не поймают – все кары свалятся на Жучкина. Пускай Заборин сам и выкручивается.