Анатолий Левандовский - Дантон

Особенно резко заклеймил Сен-Жюст оппортунизм Дантона.

– Как банальный примиритель, ты все свои речи начинал громовым треском, а заканчивал сделками между правдой и ложью. Ты ко всему приспособлялся !..

Ты говорил, что революционная мораль – проститутка, что слава и потомство – глупость, что честь – смешна; это воззрения Катилины. Если Фабр невиновен, если были неповинны Дюмурье и герцог Орлеанский – что ж, значит нет вины и за тобою.

Я сказал более чем достаточно. Ты ответишь перед судом.

Никто не возразил Сен-Жюсту. Собрание, усмиренное Робеспьером и добитое обвинительным актом, послушно выдало потребованные головы.

Партия в Конвенте была выиграна.

Оставалось разыграть последнюю часть страшной игры: партию в Революционном трибунале.

Всех четверых арестованных почти одновременно доставили в Люксембургскую тюрьму. Встречали их бурно.

Заключенные – в большинстве роялисты – насмешливо аплодировали. Еще бы! Сам основатель революционного правительства и трибунала прибыл сюда в окружении своей свиты. Пусть-ка теперь попляшет!

Указывая на мрачную фигуру Делакруа, какой-то господин громко заметил:

– А из этого, пожалуй, вышел бы отличный извозчик.

Разумеется, всеобщее внимание привлекал Дантон. Видя удивленные лица, он расхохотался.

– Что, не ожидали? Ну да, это я, Дантон. Смотрите на меня внимательно. Ловкая штука! Я никогда не думал, что Робеспьер сможет так легко обойти меня. Надо отдавать должное врагам, когда они действуют, как государственные люди. – И снисходительно добавил: – Через несколько дней все вы будете на воле. Меня арестовали только за то, что я хотел вас освободить.

Это была пустая похвальба. Жорж сам не верил тому, что говорил. Развязной речью он пытался замазать неловкость положения. Среди такой массы людей – ни одного дружелюбного взгляда! Впрочем, нет. Он ошибается. Вон кто-то протискивается вперед и протягивает ему руку.

Дантона приветствовал американский республиканец Томас Пейн.

– То, что ты сделал для свободы и счастья своей родины, – сказал ему Жорж, – я тщетно пытался сделать для моей. Я был менее счастлив, но не более виновен. Меня посылают на эшафот – ну что ж, друзья, я пойду туда весело.

В этот момент послышался радостный крик. Красавчик Эро де Сешель, бросив игру в кости, бурно приветствовал своих соратников. Он попал сюда за две недели до них. Он сообщил, что Фабр д'Эглантин болен и находится в одиночной камере, а Шабо пытался отравиться, но неудачно: его отходили, чтобы сберечь для гильотины.

Когда арестованным вручили обвинительный акт, Демулен пришел в бешенство. Дантон принялся подтрунивать над своим впечатлительным другом. Затем обратился к Делакруа:

– Ну, что скажешь, мой милый?

– Скажу, что надо остричь волосы, чтобы их не трогал Сансон [33] [33] Имя парижского палача. .

– Это будет штука, когда Сансон перебьет нам шейные позвонки.

– Я думаю, надо отвечать лишь в присутствии обоих Комитетов.

– Ты прав. Нужно стараться вызвать волнение в народе.

Камилл занялся письмами. Он писал своей нежной Люсили, орошая бумагу слезами.

Первое письмо еще дышало надеждой.

«Моя Люсиль, моя Веста, мой ангел, волею судьбы и в тюрьме взор мой вновь обращается к тому саду, в котором я восемь лет гулял с тобой. Виднеющийся из тюремного окошка уголок Люксембургского парка вызывает воспоминания о днях нашей любви… Мне нет надобности браться за перо для защиты: мое оправдание заключается целиком в моих восьми республиканских томах. Это хорошая подушка, на которой совесть моя засыпает в ожидании суда и потомства… Не огорчайся, дорогая подруга, моим мыслям; я еще не отчаялся в людях; мы еще побродим с тобой по этому парку…»

Потом надежда стала исчезать.

«…Люсиль, Люсиль, дорогая моя Люсиль, где ты?.. Можно ли было думать, что несколько шуток в моих статьях уничтожат память о моих заслугах? Я не сомневаюсь, что умираю жертвой этих шуток и моей дружбы с Дантоном… Моя кровь смоет мои проступки и слабости; а за то, что во мне есть хорошего, за мои добродетели, за мою любовь к свободе, бог вознаградит меня…

…Я еще вижу тебя, Люсиль! Я вижу мою горячо любимую! Мои связанные руки обнимают тебя, отрубленная голова моя еще смотрит на тебя умирающими глазами!..»

Париж жил обычной, будничной жизнью. Весна вступала в свои права. Набухали почки, первые травинки упрямо лезли из влажной земли. Весна была ранней и. солнечной. Парижанам казалось, будто голод стал менее острым. А главное – не надо больше топить печей!..