Анатолий Левандовский - Дантон

Когда потрясенный Лаво кое-как протиснулся сквозь толпу и, дождавшись, пока оратор кончил, обратился к нему с недоуменным вопросом, Дантон нахмурил брови и тихо заметил:

– Вы ничего не видите и не понимаете. Самодержавный народ восстал против деспотизма. Не сомневайтесь: трон будет низвергнут, и ваше общество погибнет. Задумайтесь-ка получше над этим.

Лаво обалдело смотрел на говорившего. Такие речи в устах члена высокой корпорации? В своем ли уме его сослуживец?

– Я не вижу в этом движении ничего, – наконец пробормотал он, – кроме бунта, который приведет вас и вам подобных на виселицу!

Недоумение маститого адвоката было законным. Каждый, кто знал Дантона, был бы не менее обескуражен.

Что за чертовщина! Этот респектабельный господин д'Антон, вчера еще славословивший не только аристократов, но и Людовика XVI вместе с его развратным дедом, сегодня вдруг заговорил языком крамолы! Он, всем своим положением и достатком обязанный абсолютной монархии и ее институтам, вдруг выступает как ее разрушитель! Он, видите ли, поносит «деспотизм» и восхваляет «самодержавный народ»!

Может быть, господин д'Антон действительно рехнулся?

Нет, Жорж Дантон сегодня был в здравом уме, более здравом, чем когда бы то ни было. И позиция, занятая им в бурные дни лета 1789 года, была обусловлена трезвыми и длительными размышлениями.

Уже с ранней весны этого необыкновенного года Жорж потерял покой. Его не радовали ни служебные успехи, ни уютная квартира, ни обожаемая жена. Правда, именно весной его подстерегло личное горе: 25 апреля умер его маленький сын.

И все же главное было не в этом.

События несравнимо более широкого масштаба складывались так, что Дантону, в недалеком прошлом баловню судьбы, приходилось переосмысливать свои убеждения, взгляды и поступки.

В прежние времена говорили: все дороги ведут в Рим.

В апреле 1789 года можно было сказать: все дороги ведут в Версаль.

На Версаль – королевскую резиденцию, в одном из дворцов которой предстояло заседать Генеральным штатам, – отныне были устремлены взоры нации.

Жители городов, местечек и деревень в наказах депутатам изливали свои жалобы и слезы. Но не только жалобы. Не только слезы.

Люди требовали.

Там, в Версале, должны были утвердить меры, направленные к облегчению участи народа.

Там, в Версале, должна была окончить свои дни старая Франция, страна вековых привилегий, государство, в котором двести тысяч попов и дворян выжимали соки из двадцати пяти миллионов остальных граждан, принадлежавших к податному сословию.

Но старая Франция также уповала на Версаль, свой город-символ, любимое детище короля-солнца. Благородные господа, еще недавно фрондировавшие против абсолютной монархии, теперь посылали своих представителей, чтобы поприжать хвост всем этим мужикам и торговцам, чтобы отстоять исключительное положение дворянства и церкви.

Пятого мая в торжественной обстановке состоялось открытие Генеральных штатов.

С великим нетерпением и живейшим интересом депутаты третьего сословия приготовились выслушать тронную речь своего короля. Они ждали, что Людовик XVI расскажет им о внутренних трудностях в государстве и о тех средствах, с помощью которых их можно ослабить. Они ждали приглашения к законодательной работе.

Их ожидания были обмануты.

Монарх в первой же фразе напомнил, что «безраздельно повелевает нацией». Ни словом не обмолвившись о реформах, он заявил, что сохранит неприкосновенными свою власть и принципы абсолютной монархии. Предостерегая депутатов от склонности к «опасным новшествам», он указал, что основная задача Штатов – помочь установлению порядка в финансах.

Короче говоря, от Штатов требовали одобрения новых налогов.

Эту же мысль с большей обстоятельностью развил хранитель печати де Барантен, как и король, энергично протестовавший против «пагубных мечтаний».

Оставался доклад Неккера.

Жак Неккер, генеральный контролер финансов, фактически первый министр Людовика XVI, в это время был весьма популярен. Король, некогда давший ему отставку, согласился вернуть его к власти лишь в результате энергичного нажима общественного мнения. Ожидали, что Неккер-то уж обязательно скажет о главном.

Пустая надежда. Очевидно, министр в своем трехчасовом докладе не захотел или не посмел идти вразрез с требованиями короля.

Позиция двора четко определилась.

Когда правительство дало согласие на созыв Генеральных штатов, оно рассчитывало сыграть лишь одну из обычных «представительных» комедий: что не удалось с нотаблями и парламентом, то, по мысли царедворцев, должно было обязательно выйти со Штатами.