Николай Попов - Открывая новые страницы... [Международные вопросы - события и люди]

Эти соображения он, будучи кандидатом в члены Президиума ИККИ, изложил в тайном письме Коминтерну и, разумеется, тут же нашел поддержку со стороны Сталина, Молотова и других. Возражения таких деятелей ИККИ, как Д. З. Мануильский, в расчет приняты не были, и из Москвы немецкой секции Коминтерна указали: в референдуме участвовать. Результатом явился еще больший раскол между немецкими коммунистами и социал-демократами — к пущей радости и выгоде нацизма.

Вскоре Нойман вместе с Гансом Киппенбергером, руководителем военного отдела ЦК КПГ, совершил еще один антипартийный поступок: они организовали убийство двух полицейских офицеров, известных среди рабочих своей жестокостью. Обоих застрелили на берлинской площади Бюловплац — чуть ли не перед самым «Карл-Либкнехт-хаусом», зданием, где помещался ЦК КПГ. Разумеется, этот дом был тут же оцеплен полицией и подвергнут обыску, пошли аресты.

Руководство КПГ осудило авантюризм Ноймана и сурово наказало его по партийной линии. И все же ему были даны ответственные поручения в период организации антифашистского подполья. А погиб он в СССР, хотя, казалось бы, его-то оппозиция была самой просталинской. Быть может, он просто раздражал как живое напоминание об ошибочности многих сталинских оценок положения в немецком и мировом рабочем движении?..

«Еще до подписания советско-германского договора 23 августа 1939 года стали заметны ограничения в антинацистской пропаганде Москвы. На немецких коммунистов-эмигрантов пакт лег страшной тяжестью. Московское радио без конца передавало информацию ДНБ (Германское информационное агентство. — Прим. авт.), да и о начале войны Германии против Польши было объявлено со ссылкой лишь на немецкие сообщения… Один старый берлинский коммунист рассказал мне, что секретарь парторганизации на его заводе в Москве вдруг стал подчеркнуто поздравлять его. Когда мой знакомый поинтересовался, в чем причина, собеседник удивленно сказал: «Ну как же! Ведь немецкие войска успешно действуют в Польше!» И произошел диалог: «Это не повод для поздравлений!» — «Почему же? Разве Вы, немец, не желаете немцам победы над поляками?» — «Я желаю, чтобы победила революция, а не Гитлер!» — «Ну, это все слова. Важно, что Гитлер поможет нам своей победой над польскими панами!»… За несколько дней до вступления Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию В. Пик передал членам ЦК КПГ доверительную информацию советского партийного руководства о том, что с целью срыва попыток учредителей мюнхенского сговора повернуть Гитлера против СССР Москва вынуждена была пойти на подписание пакта с Германией. Из этого следует, что интересам мирового пролетариата соответствовало бы исчезновение полуфашистской Польши с географической карты».

Многие немецкие коммунисты и после XX съезда КПСС молчали либо с большим трудом находили в себе силы говорить о трагедии их партии в 30-е годы, о тех самых ударах в спину. Мне видятся в этом высшая человеческая тактичность и партийная выдержка, ибо на одну чашу весов ими была брошена эта трагедия, а на другую — муки, вынесенные советскими людьми во имя освобождения немцев от фашизма.

В 1975 году, незадолго до 30-летия Победы, я встретился в Берлине с известным актером театра и кино ГДР Эрвином Гешоннеком (он известен у нас по фильмам «Голый среди волков» и «Совесть пробуждается»). Собеседник рассказывал, я записывал, а журнал «Искусство кино» потом опубликовал: «В 1933 году, после прихода нацистов к власти, я стал эмигрантом: сначала жил в Польше, в маленьком городке Освенцим, чье название несколько лет спустя стало символом одного из самых страшных фашистских преступлений. А тогда в местном театре мы, немецкие антифашисты, устраивали «вечера сожженных книг» — читали отрывки из произведений Гейне, Брехта, Маяковского и других поэтов, чьи книги подвергались в Берлине публичному «аутодафе». Затем — эмиграция в Чехословакию, в Советский Союз и возвращение в Чехословакию для дальнейшей антифашистской деятельности в театрах Праги, Либереца и других городов. После осуществления нацистами на практике позорного Мюнхенского договора и оккупации Чехословакии я попытался перейти границу, но был схвачен гестаповцами. С 1939 по 1945 год продолжалась моя вынужденная «изоляция»… Пришлось побывать в берлинском гестапо, в концлагерях Заксенхаузен, Дахау, Нойенгамме, и, наконец, я попал в могильные трюмы «корабля смерти» — «Кап Аркона»…»