Казимир Валишевский - Иван Грозный

Иван был осведомлен и помимо иезуита о состоянии Пскова и польской армии. Но письма легата привели его, наконец, к убеждению, что он возлагал на него слишком большие надежды. Скоро царь понизил тон и еще раз склонил голову перед победителем, признавая силу Батория и его шведского союзника. Он собирался отправить послов для переговоров о мире, и требования его на этот раз были значительно скромнее. Он уступал всю Ливонию, оставляя за собой долину реки Великой до Малых Лук, при этом ставил условием в мирных грамотах не писать имени короля шведского. Дело в том, что часть Ливонии находилась в руках шведов. Иван думал, что ее можно будет отвоевать впоследствии. Владея долиной реки Великой, он будет иметь на северо-западной границе достаточно укрепленную линию, которая может пригодиться ему в будущем, когда он при более благоприятных условиях вздумает снова пробиться к морю.

Как ни хорошо со стратегической точки зрения была задумана эта уступка, все же она оставалась уступкой. Некоторые русские историки, щадя национальное самолюбие, видели в этом нечто совершенно иное. Польская армия будто бы была к тому времени почти совсем уничтожена, и Баторий должен был заключить мир. Теперь Россия может обойтись без этих искажений исторических фактов. В войне, исход которой зависит от осады, переговоры, ведущиеся под огнем орудий осаждающих, являются одним из видов капитуляции. У осажденных есть одно только средство с честью выйти из борьбы. К этому средству Петр Великий прибег под Полтавой. Несмотря на сохранение долины реки Великой, уступка Ливонии больше чем на сто лет задержала политическое, военное и социальное развитие России.

Иван отказывался от Ливонии. Цель, к которой стремился в этом походе Баторий, была достигнута. Король не мог отказаться ни от переговоров, ни от посредничества Поссевина. Но какого мнения был Баторий об этом посредничестве, доказывает следующий факт. Иезуит сам признавался, что он чуть ли не силой должен был заставить своих польских клиентов сообщить ему свои намерения относительно мира, где он фигурировал в качестве посредника.

В середине ноября Ям-Запольский – город, лежащий на пути к Новгороду, между Заболочьем и Порховом, – был избран по взаимному соглашению местом встречи уполномоченных. Представителями царя были незаметные фигуры: князь Елецкий, которому, по словам Замойского, недоставало только княжества, чтобы быть князем, Роман Олферьев-Верещагин и дьяк Связев. Польский король со своей стороны послал блестящих дипломатов: князя Збаражского, воеводу Броцлавского, князя Альберта Радзивилла, маршала двора и секретаря Гарабурду. Уполномоченные Батория привезли с собой детально разработанные инструкции. Каковы были эти инструкции? Прибывший одновременно с уполномоченными Поссевин ничего о них не знал. Причиной этого было недоверие короля, ясно проглядывавшее в его письме к Поссевину, написанном в это время. Баторий не без горечи противопоставляет преданность Польши Святому престолу неожиданному усердию папского легата, с каким он относится к интересам третьего лица, ничем не заслужившего подобного внимания.

Двусмысленность, на которой была основана миссия иезуита, неизбежно должна была привести его к этой немилости. Если бы он обманул надежды одного из противников, он должен был внушать подозрение другому. Это отзывалось на его роли до конца переговоров, тянувшихся с 13 декабря 1581 года до 15 января 1582 года. Русские укоряли его, что он держит сторону поляков, а Замойский называл его «плутом» и «изменником».

Он даже сомневался в его религиозных стремлениях, находил, что он больше заботится о политических расчетах, чем о «небесных силах».

Я избавлю своих читателей от подробностей этих переговоров, указав на глубоко научный труд Пирлинга, в котором я мог бы лишь отметить неправильности некоторых суждений. Ям-Запольский, полуразоренное местечко в опустошенном крае, едва мог вместить поляков с их многочисленной свитой. Москвичам пришлось искать приюта по соседству, в деревне Киверова Гора. Так как посредник поселился там же, то заседания конгресса происходили у него в этой деревне, в курной избе. Под скромной кровлей, между импровизированным алтарем и печью, из которой дым за неимением другого выхода валил через окна и к концу каждого заседания делал уполномоченных похожими на трубочистов, – решалась судьба двух государств.