Клод Фаррер - Корсар

- Какой же это флаг? - спросили удивленные королевские комиссары.

- Вот этот вот! - тотчас же ответил командующий флибустьеров, вытаскивая из кармана кусок свернутого флагдука, который он развернул у них перед глазами.

И все, кроме бесстрашного Гронье, вздрогнули: флагдук был черный, украшенный по четырем углам четырьмя белыми черепами.

Так, волей-неволей, установились тайные, но не лишенные учтивости, сношения между Флибустой и доверенными короля, - теми самыми доверенными, которым было строго наказано их владыкой обуздать и укротить эту самую Флибусту. Несмотря на это, хоть и казалось, что они смягчились и как будто даже отступились от своей первоначальной строгости, комиссары Бегон и Сен-Лоран упорствовали в своих миролюбивых намерениях и продолжали все также настойчиво стремиться к обращению американских корсаров в землепашцев. Их терпимость распространялась исключительно на покорных флибустьеров, уважающих волю короля, на тех флибустьеров, которые, благоразумно повинуясь, соглашались поскорее покинуть Антиллы и отправиться каперствовать настолько далеко, чтобы ни один отголосок их каперства не мог обеспокоить королевский слух. Но другие флибустьеры, не столь склонные к послушанию, не удостоились такого снисходительного отношения.

И Тома-Ягненок оказался в их числе

По особой и в то же время гибельной милости, король Людовик не забыл капитана-корсара, представленного ему лет шесть тому назад господином де Габаре, ныне маршалом Франции. Король же Людовик Великий был, говоря без лести, поистине великий король. И если он никогда не забывал награждать своих достойных, то и не забывал также карать заслуживающих кары. Поэтому, когда в Версаль стали стекаться тысячи жалоб со стороны испанцев, вопивших о тысячах флибустьеров и рыцарей открытого моря, король, перелистывая дело с упомянутыми жалобами и диктуя свою волю господину Кольберу де Сеньела, статс-секретарю морского ведомства, громко и почти горестно вскрикнул, заметив среди имен наиболее подозрительных обвиняемых этого самого Ягненка, им самим некогда возведенного в дворянское достоинство.

- Как? - молвил он, опечаленный, но твердый в своем решении. - Неужели столь достойный человек превратился из героя в разбойника и грабителя? Если это правда и за столь преступным заблуждением не последует скорое раскаяние, то этому заблуждению нет прощения! Прошлые наши милости, отнюдь не охраняя и не покрывая виновника, недостойного извинения, должны, напротив, обратиться против него и заслужить ему особое наказание!

Так что на полях "Инструкции господам комиссарам его величества, на коих возложена миссия в Вест-Индии" имя Тома-Ягненка было внесено, во всю длину, собственноручно упомянутым государственным секретарем, маркизом де Сеньела. Вот почему, в первый же день их прихода на Тортугу, когда адмиральский вельбот отвозил их с корабля на берег, господа де Сен-Лоран и Бегон, заметив стоявший на якоре "Горностай" и узнав в нем чересчур знаменитый фрегат упомянутого Тома-Ягненка, также чересчур знаменитого, не смогли, ни тот, ни другой, сдержать тот жест, - жест удивления и любопытства, - который Тома, глядя в иллюминатор, заметил, как мы видели, как раз, когда они проплывали мимо, - никак, впрочем, не толкуя его, и тем более не подозревая, что этот жест опасный и чреватый для него угрозами...

А Южная экспедиция продолжала, стало быть, спокойно готовиться под благожелательным взором королевских комиссаров, под жерлами молчаливых пушек королевских фрегатов. Тома, со своего все еще стоявшего на якоре "Горностая", вволю мог наблюдать это странное зрелище. Но, несмотря на всяческие рассуждения, он никак не мог с ним освоиться; он даже упорно отказывался его понимать. Как же так? Господа де Кюсси, де Сен-Лоран, Бегон и их прихвостни после того, как сами же столь грозно метали против всяких флибустьеров и всяческой Флибусты гром и молнии, теперь, дивно успокоенные и смягченные, поддерживали это начинание флибустьеров и даже ему покровительствовали?.. Это не подлежало сомнению!.. И каждый день целые караваны шлюпок и плотов, дерзко груженные оружием или свинцом, или порохом в картузах и бочонках, приставали, отнюдь не скрываясь, к кораблям экспедиции...

Оглушенный этим, Тома не выдержал и нарушил, наконец, на один день свое молчаливое настроение. Луи Геноле, тоже очень удивленный, должен был прервать самую длинную из своих послеобеденных молитв, чтобы дать ответ корсару и обсудить с ним создавшееся положение.