Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Вот, товарищ Рагозин, - заговорил Цветухин проникновенным голосом, мы к вам по важному делу. Нам встретился на улице Александр Владимирович, и я его пригласил себе в союзники.

- Слушаю.

- Позвольте без предисловий, чтобы, как говорится, взять быка за рога.

- Попытайтесь... - прищурился Рагозин.

- В том смысле, чтобы сразу деловым образом...

- Понимаю.

- Видите ли, мной организована в городе драматическая студия, которая...

В эту минуту распахнулась дверь, и Кирилл Извеков крикнул из приемной через всю комнату:

- Петр Петрович, можешь ко мне в кабинет, на два слова?

- Заходи, заходи, - ответил Рагозин, кругло обводя рукой своих посетителей, - видишь, у меня...

Но Кирилл уже разглядел гостей и сразу вошел.

- Целый клуб, - сказал он, прикрыв пальцами улыбку, и, направляясь к Аночке, сбавил шаг.

Цветухин смотрел, как Аночка здоровалась с Извековым: она, по гимназической выучке, еще не могла спокойно усидеть, когда к ней подходил старший. Но тут сдержала себя и, может быть, поэтому дала руку с преувеличенной женственной грацией.

Цветухин сказал Пастухову:

- Это тот товарищ Извеков, который был тогда - помнишь? - мальчиком.

- Ну, уж не таким мальчиком, - вскользь бросил Кирилл, отходя за стол, к Рагозину. - Что тут у вас?

Петр Петрович сказал со смешком:

- Видно, ходит молва, что я рогат: пришли меня взять за рога.

Цветухин принял смешок за добрый знак.

- Втроем-то как-нибудь осилим? А может, и товарищ Извеков поддержит? Я насчет нашей студии. Полагаю, не трудно догадаться, о чем мы хотим просить.

- Не знаю, как товарищу Извекову... а мне не очень трудно.

- Воображаю! - улыбнулся Цветухин. - К вам все приходят не иначе как с большими запросами. Но мы, люди искусства, привыкли, как говорится, по шпалам пешочком.

Рагозин протянул руку:

- Смета с вами?

- Смету мы немедленно представим - как только получим первое ассигнование. Мы хотели бы в принципе договориться о тех суммах...

- Вон ведь что! - рассмеялся Рагозин, не давая Цветухину досказать. Вынь да положь денежки. Найдем, как истратить! У вас, что же, и на смету финансов не хватило? Вы при отделе искусств, что ли, находитесь?

- Нет, мы, так сказать, самостоятельны. Вернее, мы считаемся кружком при гарнизоне, в красноармейском клубе.

- Так ведь у Красной Армии на всякое дело есть свои ассигновки. При чем тут я?

- Дело в том, что... - собрался с духом продолжать Егор Павлович, но Рагозин все перебивал.

- Чем, собственно, вы занимаетесь, ваша эта студия?

- Мы... драматическая студия.

- Что же вы такое делаете?

- Мы... естественно, играем, - пожал плечами несколько задетый Цветухин.

- Ну, понятно. А для кого, для чего?

- Играем? Разумеется, для зрителя... чтобы зритель... Надо сказать, как студия, мы преследуем главным образом воспитательную цель. Но...

- То есть воспитание зрителя? Так?

- Само собой. Однако сначала мы учим, образовываем, создаем будущих исполнителей, ну, актеров, вот - актрис...

Цветухин взглянул на Аночку, не столько чтобы продемонстрировать, каких актрис он создает, сколько призвать ее к совместному наступлению.

Пастухов, сперва безучастный и немного напыщенный, все больше начинал развлекаться, с любопытством ожидая, к чему приведет эта канитель. Интерес его сосредоточился преимущественно на Егоре Павловиче, словно его забавляло, что тот натолкнулся на афронт.

- Но вы получаете деньги от клуба? - не унимался Рагозин.

- Клуб согласен давать на обычные занятия кружка. Но нам нужна оплата актерского труда, всей нашей работы в целом.

- Я понял - у вас ученики? О какой же оплате речь? Руководителей, да?

Цветухин встал. Он решил заставить наконец себя слушать. Он был внушителен.

- Я должен сказать о наших основных целях. Это революционные цели, и вы к ним отнесетесь, я убежден, с уважением.

Он метнул сердитый взор на Пастухова, осуждая его позицию наблюдателя.

- Основная идея моя - создание революционного театра. Что я под этим понимаю? Актер носит в себе лишь то, что есть в зрителе. Каков зритель, таков актер. Зритель мечтает, и актер полон полета в неизведанное. Зритель подавлен буднями, и актер ползет с ним по низинкам. Забурлит у зрителя страсть - тогда и актера не удержать от экзальтации. Для того чтобы эта гармония между зрителем и актером прозвучала, театр должен быть свободен от предвзятостей. Мы объявляем войну рутине, условностям, всяческой старинке. Громоздкий, вросший в землю театр из храма искусства давно стал его тюрьмой. Сценические традиции стали оковами актера. Мы хотим вывести искусство из тюрьмы и вернуть его в храм. Мы разбиваем цепи на руках и ногах актера. Наш храм будет походным. Наш актер будет в вечном движении. Он будет зеркалом жизни. Сейчас мир объят огнем, и не время представлять в театре домашние сценки. Наша цель - душевная буря на сцене, отвечающая буре страстей в жизни!