Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Да, да, да, да, позвольте, позвольте... - припоминал и не верил, что может нечто подобное припомнить, Пастухов.

- Ну, ну, ну! - помогал ему старик.

- Да, да, да, что-то такое, действительно...

- Да ну, конечно же, конечно! Вспомните-ка! Еще когда с вас была взята охранкой подписка о невыезде, а?

- Действительно, действительно, как же? - удивился Пастухов.

- Еще когда вы собирались поехать в Астапово, к смертному одру Льва Николаевича, а?

- В самом деле, позвольте-ка, позвольте...

- Да ну же, ну!

- Как же такое, а? Ну, просто, никак не могу, право...

- Ай-ай-ай, Александр Владимирович! Кто тогда хлопотал за вас перед прокурором, а? Кто спасал вас и для искусства и для всех нас? Нуте-ка, а?

- Позвольте, ну, как же? - мучился Пастухов.

- Да Мерцалов, Мерцалов! Помните? - пожаловал наконец старик, убежденный, что его имя осчастливит кого угодно.

- Ах, Мерцалов! - повторил рассеянно Пастухов.

- Ну да, Мерцалов, былой редактор былого здешнего "Листка"!

- Ах, конечно же, здравствуйте, здравствуйте! - воскликнул и с облегчением утер ладонью лицо Пастухов.

Они жали и трясли друг другу руки, и нагруженные карманы старика бились по его коленкам, и он то прикрывал лысину панамой, то снова оголял ее, и Пастухов, рассматривая старика, твердил себе со всею силой оживающего самодовольства: как хорошо, что я молод, молод, молод, что не ношу чесучовых пиджаков, не набиваю карманы газетами, что во рту моем здоровые зубы, как хорошо, как хорошо.

- Как хорошо, - сказал он, беря старика под локоть и поворачивая не в ту сторону, куда тот шел, а куда собирался идти сам, - как хорошо, что я вас встретил. Как вы тут живете, а?

- Живем, как сейчас можно жить, - в трудах, в ожиданиях.

- Не трогают вас за ваш "Листок"? - мимолетно спросил Пастухов.

- За что же? Я ведь не либерал какой-нибудь, помилуйте! С молодых ногтей мечтал о революции. Всем известно. В мрачнейшие времена имел дело с подпольем. Сколько людей выручил, вот так же, как вас.

- Да?

- А что вы думаете? Вы думаете, откуда я узнал, что вы тоже работали на революцию?

- Да? - повторил Пастухов, уклончиво улыбаясь.

- Ну, разумеется! Мы ведь понимаем друг друга, понимаем! Вы ставили на карту свое будущее, свою славу, и я не один раз рисковал головой. Всякое бывало. За вас, помню, клялся и божился, что вы непричастны. А ведь знал, знал - какое там непричастен!

Мерцалов с коротким смешком потряс головой, будто одобряя себя снисходительно за то, что следовало бы пожурить. Пастухов глядел на него пронизывающе-пытливо.

- Я не знал, что вы мне так помогли, - быстро сказал он. - Благодарю вас, хотя и запоздало.

Он протянул старику руку.

- Ах, что там! Это ведь святая обязанность, дело чести. Сколько добра приводилось делать - не запомнишь! Вот ведь и о Цветухине надо было тогда замолвить словечко. Он ведь тоже был не без грешка, хе-хе.

- Вот хорошо - вспомнили. Где он? Я его не могу разыскать.

- Цветухин? Ну, как же - здесь, здесь! Собирает таланты из народа. Труппу составил. Передвижной театр мечтает устроить. Интересная личность. Перессорился со всеми насмерть. Темперамент! Мнится горы сдвинуть.

- Что вы говорите?! Как на него похоже! Но где же его найти?

- Нет ничего проще. Я ведь с театральными людьми на короткой ноге. Пишу о театре. В газете мне - вы понимаете? - приличествующего места не дадут, я человек, так сказать, индивидуальных понятий, хотя, если говорить строго, именно подлинный общественник. Но меня уважают. Не могу пожаловаться. Поручили мне хронику искусства, да, да. Так что я пишу. Немного. Но подождем, подождем.

- Как же все-таки повидаться с Цветухиным? - поторопил Пастухов (он успел заметить, что старик имел пристрастие к излюбленному болтунами словечку "ведь", будто касавшиеся его, Мерцалова, обстоятельства знал или обязан был знать каждый встречный-поперечный).

- Я поспрошаю, где сейчас подвизается наш Егор Павлович, передам о вас, он к вам придет. Будет рад, будет рад. Мы земляков почитаем. Вы где остановились-то?

- У одного знакомого, неподалеку. У такого Дорогомилова, слышали?

- Бог ты мой, вы живете у Дорого...

Старик даже осекся и придержал Пастухова, чтобы стать лицом к лицу. Вздернув скульптурные брови, отчего лысина его двинулась на извилины лба, словно поплывший воск, он тотчас, однако, сменил удивление на добродушный смешок, который, в свою очередь, удивил настороженного Александра Владимировича.

- Я только что случайно познакомился с ним. Что это за фигура?

- Ну, кто же не знает - старожил! Чудак, человек превратностей.