Константин Федин - Первые радости (Трилогия - 1)

- Годится все, что нравится публике.

- А искусство, Александр?

- Сначала - публика, потом - искусство.

- Александр! Ах, Александр!

Пастухов произнес, как снисходительный наставник:

- Егор, милый, я тебя люблю! Ты чудесный провинциал!.. Но пойми: потакать требуется публике. И ты ведь только потакаешь ей своими галахами... Понял?

- Очень даже, - сказал пьяненький Мефодий, - безусловно, разумеется, даже...

8

Ковровая скатерть была усеяна листьями и цветами, и податливая поверхность ее напоминала песчаное речное дно под ногою, когда входишь в воду. Аночка перелистывала большую книгу, а дойдя до картинки, засовывала руку под переплет и гладила ладонью скатерть.

- У вас каждый день скатерть на столе или только по праздникам? спросила она.

- По будням у нас другая скатерть, - ответила Вера Никандровна, улыбаясь. - Что тебе больше нравится, скатерть или картинки?

- Картинки нравятся для ума, а скатерть - трогать.

- Ты не сказала нам, почему не ходишь в училище.

- А вы спрашиваете - учишься или не учишься? Я и сказала, что не учусь.

- Ишь какая ты точная.

- Не потому, что я точная, а потому, что про что меня спрашивают, про то я отвечаю.

- Ты, наверно, хорошо училась бы.

- Разве вы знаете?

- Я учительница.

- Разве учительницы все наперед знают?

- Все, конечно, нет. Но я вижу, тебе было бы легко учиться.

- Меня мама вот той осенью, которая была перед зимой, совсем отдала в училище. А потом она захотела родить Павлика и взяла меня назад, чтобы я нянчила братика. Ведь папа на Волге зимой не работает, а сама еще больше, чем всегда, шьет. Она, знаете, чепчики, если с прошивками, продает по двугривенному, а если без прошивок, то по гривеннику. Мама меня выучила петли метать, когда чепчик делает на пуговичке, а когда на тесемках, то я умею тесемки пришивать.

Аночка перестала говорить, засмотревшись на раскрашенную картинку в полный лист книги. Вера Никандровна с сыном стояли по сторонам от нее, глядя за ее лицом, переменчивым от любопытства, с приподнятой верхней губой и опущенными тяжелыми вздрагивающими веками. Она чувствовала себя непринужденно и подробно, громко вздыхая, осмотрела жилище Извековых, когда ее привел Кирилл. Подвальная квартира с чугунными коваными решетками на окнах, как у старых церквей, показалась ей чрезвычайно интересной. В большой комнате она остановилась перед книжным шкафом и очень была удивлена, что в маленькой комнате обнаружилась еще целая горка с книгами.

- Это все читаные книги или только так? - спросила она и, узнав, что книги есть всякие, и есть даже читаные-перечитаные, сказала:

- Мама говорит, если бы она не работала, то все время читала бы. Вы, наверно, никогда не работаете?

В обеих комнатах она сосредоточенно изучала постели, накрытые белыми одеялами, и потом утвердительно спросила:

- Наверно, там спите вы, а тут вы, да? А мы спим так: папа с мамой и с Павликом, а я на сундучке, отдельно.

У Кирилла она пересмотрела на стенах картинки, но они ей не понравились: висели какие-то одноцветные бородатые дедушки и огромный рисунок из непонятных белых черточек на синей бумаге.

- Что это?

- Разрез парохода, - сказал Кирилл.

- Как разрез? - удивилась она, переводя взгляд с чертежа на Кирилла и на его мать.

Они засмеялись, и Кирилл спросил:

- Не веришь, что пароход можно разрезать?

Аночка отошла молча от парохода, заглянула в кухню, со вздохом покачала головой на широкую русскую печь.

- У нас в ночлежке кухни нет, а еще когда мы жили на квартире, когда я была немножко больше Павлика, мама говорит - у нас была кухня. А теперь, как Павлик родился, так мама купила керосинку и делает тюрю для Павлика или кашку. А нам с папой, когда купит на Пешке пирог с ливерком, тогда тоже разогреет на керосинке. Во всей ночлежке у нас у одних керосинка. Все как есть у нас просят, только мама ни за что не дает. И верно: на всех ведь не напасешься...

Ей предложили посмотреть книгу с картинками, она быстро села на диван, разгладила на коленках платье, показала Вере Никандровне по очереди растопыренные пятерни, переложив с одной ладони на другую полтинник:

- Чистые. Я недавно мыла.

И вытерла руки еще, для верности, об живот.

Картинка, на которую она засмотрелась, изображала улицу, забитую толпой пестро разодетых людей, махавших руками и приплясывавших. В воздухе над ними реяли яркие зеленые, красные шары, вились и клубились змеями бумажные ленты, сброшенные на толпу другими людьми с балконов больших домов.