Дмитрий Дегтев: 1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

Однако слово «дисциплина» в это время было, пожалуй, наименее актуальным из всех слов богатого русского языка. В силу особенного склада ума с примесью пофигизма русский народ первым из воюющих в Первой мировой войне народов понял, что его обманули. Что заставили приносить неимоверные жертвы ради непонятно каких целей и идей. И никакие призывы к союзническому долгу и разглагольствования о славе русского оружия уже не могли изменить ситуацию. А в начале октября чашу терпения переполнило позорное (во всяком случае, таковым его называли в прессе) поражение Балтийского флота в Рижском заливе, в ходе которого совсем бесславно погиб линкор «Слава».

10 октября журналист А. Кабанов в модном тогда стиле свободных рассуждений, или «мыслей вслух», писал:

«Погибла „Слава“. Не символ ли это? Не погибла ли вместе с одним из русских кораблей и слава России вообще? Другие державы перенесли не менее страшные моменты в эту войну. Вспомним Францию перед Марной. Вспомним Бельгию. Вспомним Сербию. Эти маленькие, но гордые народы! На их глазах гибло веками возведенное, слезами омытое: гибла их культура, гибла их родная земля – их поля, их нивы, их города, их храмы. Но они отступали, и за ними шла слава героических народов.

Отступаем и мы, но какая разница! Мы кричим: давай брататься, давай мириться, мы устали, мы заключим перемирие, мы уйдем с фронта. И эти крики безобразно смешиваются с ревом орудий, со страшною пальбою дредноутов, со стонами раненых, умирающих. Пусть гибнет вся Россия, пусть надолго выпадет из числа великих государств, пусть обкорнают ее со всех сторон – нам мира дайте!»

Сейчас большевиков нередко обвиняют в том, что они на германские деньги подло растоптали принесенную ветром Февральской революции демократию. Да и вообще, мол, «предали страну» и «продали» ее Германии!

В действительности же эта самая свалившаяся на изголодавшийся и истекающий кровью на войне народ «демократия» быстро превратилась в банальную анархию. 8 октября «Нижегородский листок» цитировал телеграмму уездного комиссара Стародубцева из города Лукоянов: «Тревожное положение уезда усиливается, угрозы крестьян Шутиловской волости погромом спиртным заводам. Прошу выслать экстренно 100 солдат». Впрочем, какое там «выслать»! В те дни по всей стране кто-нибудь в лучшем случае что-нибудь громил и крушил, а в худшем грабил и убивал. «Нам сообщают, что на днях какими-то хулиганами разгромлены в районе Щелкова хутора 3 пасеки, в том числе одна известного фотографа М. П. Дмитриева, – сообщала пресса. – Из разбитых ульев похищен мед».

Впрочем, это еще цветочки! «Царицын. Население терроризировано шайкой грабителей, вырезывающей целые семьи. За сентябрь зарегистрировано 170 убийств, – сообщали „Вести из регионов“. – Самара. Разгромлен винный склад и много магазинов. Город объявлен на военном положении… Полтава. Ввиду непрекращающихся краж и грабежей в городе образованы комитеты самоохраны. Жители поочередно несут ночные дежурства… В Ярославле бесчинства черни продолжаются на городских пристанях уже пятые сутки. Мародеры, при благосклонном попустительстве милиционеров и воинских патрулей, открыто, средь бела дня, набрасываются на разгруженные товары и расхищают содержимое… Ревель. В ночь на 8 октября толпой сделана попытка разгромить винный склад. Толпа рассеяна пулеметными залпами. Подвалы склада затоплены…» По всей стране крестьяне самовольно вырубали частные леса и захватывали земли. Чиновники с отчаянием просили помощи, но помочь было некому…

И это неудивительно. О какой «славе» можно было думать, если людей лишили самого необходимого – банального куска хлеба? Миллионы крестьян были призваны на фронт, и возделывать поля стало просто некому. «Лишь бы дали хлеба», «Хлеба, хлеба, написано на лицах тысячной толпы», – пестрели газетные статьи. Впрочем, даже и тот хлеб, что был, попросту не могли нормально продать.

«Продовольственное дело ведется совершенно неумело и небрежно, – цитировала пресса слова некоего „помощника главнокомандующего“, известного революционера Рутенберга. – Продажа как будто рассчитана на то, чтобы задерживать население возможно дольше в разных хвостах (очередях. – Авт. ).

– Я социалист и революционер, – говорит инженер Рутенберг, – но не могу не сказать, что преступление со стороны служителей и рабочих городских лавок прекращать работу на время обеда или для чаепития и закрывать лавку по истечении 8-часового рабочего дня, в то время как население зачастую мокнет часами под дождем в ожидании получить хлеба, мыла, яйца или другие продукты».