Екатерина Глаголева - Повседневная жизнь во Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII

В 1631 году, отправив саму себя в изгнание, королева подала жалобу в Парламент, требуя начать процесс против Ришелье. Она обещала помиловать кардинала и сохранить ему жизнь, но только после того, как ему вынесут приговор. Узнав об этом, Людовик немедленно отправился в Парламент, отозвал жалобу матери, объявив ее клеветой, обвинил советников королевы в оскорблении величия и запретил иметь с ними сношения, а также потребовал арестовать все доходы Марии Медичи.

Об отношениях между королевской властью и Парламентом красноречиво свидетельствует такой эпизод: королевский адвокат Сервен однажды попытался протестовать и произнес пылкую речь в защиту того, что он считал правами народа и справедливостью, после чего упал без чувств к ногам короля. Той же ночью он умер, не приходя в сознание. Советник Бугье отозвался на его кончину латинским двустишием:

В 1641 году король запретил парламентам вмешиваться в дела государственной администрации. «Мы считаем необходимым упорядочить систему правосудия и показать нашим парламентам, как законно пользоваться властью, которой их наделили прежние короли, – говорилось в королевской декларации, – и мы озабочены тем, чтобы задуманное на благо народа не привело к противоположным результатам, как может случиться, если чиновники, вместо того чтобы удовольствоваться властью, позволяющей им держать в своих руках жизнь людей и имущество наших подданных, захотят заняться управлением государством, что составляет исключительную компетенцию государя».

Впрочем, и в судебных делах последнее слово часто оставалось за исполнительной властью. Для рассмотрения особо важных дел устраивали lit de justice – заседание Парламента с участием короля. Как правило, вопрос решался согласно воле последнего.

В марте 1632 года палата парижского Парламента, которая судила маршала Луи де Марильяка, заседала в Рюэйе, в доме «господина кардинала», а председателем был хранитель печатей Шатонёф, ставленник Ришелье. 8 мая шестидесятилетний Марильяк, все преступление которого состояло в том, что он был родным братом опального министра Мишеля де Марильяка, был приговорен к смертной казни тринадцатью голосами против десяти. В том же году Шатонёф председательствовал и на заседании тулузского парламента, судившего герцога де Монморанси по обвинению в оскорблении величия – тягчайшем преступлении. Отец Шатонёфа когда-то служил отцу Монморанси, и теперь в Лангедоке его считали предателем. Всем было ясно, что смертного приговора не избежать, но герцога все так любили, что у судей сердце обливалось кровью. Старейшина парламента не нашел в себе силы произнести роковые слова вслух и прислал запечатанную записку: «Я, Ж. Н., крестник коннетабля де Монморанси, согласен с тем, чтобы герцог Анри де Монморанси был обезглавлен». Менее десяти лет спустя, когда граф де Суассон поднял мятеж против засилья Ришелье, он написал королю письмо: «Я совершенно уверен в своей невиновности в этом деле и во всех прочих, я ничего не боюсь. Прошу передать мое дело на рассмотрение парижского Парламента, самого сурового из всех судов королевства».

– Что ж, – сказал кардинал, ознакомившись с этой бумагой, – если граф хочет погибнуть, то он на верном пути.

После смерти Людовика XIII его вдова хотела задобрить Парламент, чтобы опротестовать завещание короля, согласно которому вместе с ней регентом назначались Гастон Орлеанский и принц Конде. Обратившись к членам Парламента, Анна Австрийская просила не оставить ее и сына мудрым советом. Эти слова очень понравились магистратам, натерпевшимся унижений от Ришелье. Председатель Парламента произнес цветистую речь, заявив, что после многих лет невзгод период регентства откроет для народов Франции эру мира и процветания. На этом он не остановился и принялся клеймить ненавистную тиранию, оставшуюся в прошлом – в том времени, когда Парламенту затыкали рот… Тогда Анна смолчала, но, добившись своего (безраздельного правления), придерживалась той же линии поведения, что и раньше.

Помимо парламентов пять вспомогательных судов вели процессы между частными лицами и уполномоченными короля, а одиннадцать Счетных палат проверяли счета королевских служащих. Взять деньги из Королевской казны можно было только с позволения Счетной палаты. Когда в 1610 году Марии Медичи потребовалась немалая сумма на поездку двора в Гиень, Счетная палата трижды отказала ей в разрешении. В результате обошлись без него: приехали и вывезли сорок повозок по тридцать тысяч ливров в каждой, оставив в казне только четыреста тысяч экю.