Сотня потеряла 18 человек. Эта цифра существенно отличалась от полутора тысяч , указанных в донесении Военно-революционного комитета. Но эпопея была кончена. Повторять попытки наступления было немыслимо. Надо было отступать.
Еще во время боя были получены тревожные вести из ближнего тыла, из Царского. Там в ответ на требование отказали в патронах и грозят с минуты на минуту нарушить нейтралитет. Пришлось, минуя Царское, отступать прямо к Гатчине. Там предполагалось отсиживаться, ожидая подкреплений. Краснов издал приказ, гласивший: «Рекогносцировка выяснила, что сил недостаточно»…
В час ночи на 31-е армия докатилась обратно до Гатчины. Это были одни обрывки прежней армии, сохранявшей подобие микроскопической, но организованной военной силы. Пулково было Москвой нашего Бонапарта. А сам Керенский ждал во дворце, где некогда протекали дни гатчинского «военнопленного русской революции». Гатчине предстояло стать Ватерлоо.
Гатчину надо было превратить в крепость. Но вместо того город совсем не охранялся. Краснов отдал приказ выставить пикеты. Но приказ не был выполнен. Армии уже не было. Эпопея была кончена.
Утром 31-го пришла телеграмма от железнодорожников. Они требовали перемирия и настаивали на своей политической платформе. Перемирие было единственно возможным выходом. Не выходом вообще, но выходом на несколько часов. Другое дело – политическая платформа железнодорожников.
Произошла жалкая сцена. Законная и неограниченная революционная власть в лице Керенского обсуждала положение с Савинковым и Станкевичем. Савинков настаивал на одном: продолжать боевые действия. Станкевич утверждал, что большевиков необходимо и полезно допустить в правительство. А Керенский, признавая невозможность боевых действий, не допускал большевиков к власти… Краснов был молчаливым свидетелем этой сцены: не дело солдата вмешиваться в политику. [185]
Разговор о «новожизненской» платформе окончить не удалось… Из Петербурга, из Смольного, прибыли парламентеры. Но они разговаривали не в залах дворца, не с Керенским и не с Красновым. Они атаковали казацкую массу и легко достигли своих целей… В качестве парламентера явился известный нам матрос, ныне морской министр Дыбенко. Огромный, чернобородый, красивый, веселый человек – он без труда нашел надлежащий тон в беседе с казаками. По словам Краснова, он в мгновение ока очаровал не только казаков, но и многих офицеров.
Чего он требовал? Официально он также явился с предложением перемирия. Но, разговорившись, он очень быстро перешел к существу дела: выдайте Керенского!.. Дыбенко сыпал шутками и предлагал Керенского поменять на Ленина.
После всего происшедшего для бедных казачьих мозгов это было непосильным испытанием. Что им Керенский? Не с ним ли вышла у них грязная история несколько недель назад? Скажут ли о нем хоть одно доброе слово их собственные командиры? А ведь большевики предложили мир. Большевики обещают через неделю отправить их на родной Дон. И кроме того, за Керенского получат Ленина, которого тут же повесят.
Казаки бросились к Краснову. Выдадим!.. Краснов, по его словам и вопреки утверждениям Керенского, убеждал, усовещал и прогнал казаков. Но дело было плохо. Керенский, одиноко сидя в дальних покоях дворца, чуял правду. Силы и мужество оставили его. Бледный, растерянный, он обращался к Краснову:
– Меня выдадут?!
Краснов ходил, высматривал, разузнавал… К вечеру он сказал Керенскому:
– Из дворца есть выход, который никем не охраняется. Там будет ждать автомобиль.
Казаки приняли окончательное решение. Или просто к гатчинскому дворцу подоспела вооруженная группа рабочих и матросов. Вместе с ней был и Троцкий… Керенского искали по всему мрачному и унылому дворцу. Но не нашли. Керенский бежал в автомобиле. Под вечер, в солдатской шинели и фуражке, через толпу, заполнявшую двор и стоявшую в воротах, Керенского вывел мелкий авантюрист и будущий крупнейший эсеровский провокатор Семенов, состоявший в каком-то качестве при войсках нашего Бонапарта в момент его Ватерлоо.
Так кончились исторические «дела и дни», так кончилась замечательная политическая карьера бурного темпераментом, слабого духом, расхлябанного русского интеллигента, искреннего демократа, театрально-шумливого, но бессильно-неумелого диктатора, присяжного поверенного Керенского. Это был позорный финал. Керенский пожал то, что посеял… Его личность не заслуживала такой судьбы.
Читать дальше