Валерий Сойфер - Власть и наука

"Я присоединяюсь как итальянец к тем аплодисментам, которые объединяют людей всех частей света и которые предназначены Вашей стране за замечательный подвиг корабля "Красин" — подвиг, достойный эпохи" (68а).

Это письмо показывает, какой облик Вавилова складывался у западных коллег после общения с ним за границей.

Еще один из примеров, иллюстрирующих позицию Вавилова, можно почерпнуть из эпистолярного наследия академика. День 7 ноября 1932 года, 1-5ю годовщину Октябрьской революции, Вавилов встречал вдали от родины в Перу. В этот день он отправил сотрудникам своего института в Ленинград большое письмо, в котором были строки:

"Беру все, что можно. Пригодится. Советской стране все нужно. Она должна знать все, чтобы мир и себя на дорогу вывести. Выведем!

Издали еще яснее, что, dear friends, дело делаем… Мир баламутим. И к сути дела пробираемся. Институтское дело — большое, и всесоюзное, и всемирное…

…Да, сегодня 1-5летие революции. Издали наше дело кажется еще более грандиозным… Будем в растениеводстве продолжать начатую революцию" (69).

В газете "Правда" 28 октября 1935 года он утверждал:

"Социалистическое земледелие нашей страны являет могучий потенциал невиданных возможностей. Колхозы и совхозы стали рычагом величайших сдвигов в сельском хозяйстве" (/70/, выделено мной — В. С.).

Конечно, он мог писать патриотические строки из-за рубежа с учетом реальной возможности негласного контроля за его перепиской агентами властей, мог вставлять аналогичные фразы в газетные статьи, понимая потребности уже сложившейся официальной идеологии, с которой было бы лучше не расходиться в оценках на публике, он мог быть напуганным арестами в его институте в 1932–1933 годах (у нас еще будет возможность более подробно обсудить эти события), но не менее вероятно, что он делал это вполне искренне. В любом случае не принимать такую гипотезу во внимание невозможно. Также нельзя сегодня узнать, был ли Вавилов искренним, когда он вместе с несколькими академиками поставил подпись под телеграммой в газеты, в которой подписавшиеся приветствовали и одобряли расстрелы Тухачевского и других военачальников (телеграмму приводит в книге Раппопорт), или когда он подписал обращение к Сталину 20 мая 1938 года с одобрением репрессий и с выражением желания "помочь очистить┘ всю нашу страну от остатков троцкистской и прочей контрреволюционной мрази".

Не соглашаясь с Поповским, первым высказавшего тезис об искреннем советском патриотизме Вавилова (71), Медведев в 1967 году заявил, что, будучи

"…командующим большой армией ученых" Вавилов не мог в вопросах идеологии "идти на неоправданный риск. В его положении нужна была тактика, нужна была стратегия, нужна была дипломатия" (72).

Мне все-таки кажется, что позиция Медведева, по сути искавшего в поведении Вавилова двойные стандарты (дипломатичное признание всех атрибутов советского патриотизма на публике, в офисе, в общении с начальством и с сослуживцами и отрицание мнимых ценностей этого рода в душе, возможно в кругу близких и родных), если и годится, то не для всей жизни Вавилова. Представленные выше материалы показывают, что давать однозначное толкование поведению Вавилова на протяжении всей его жизни неправильно, что более справедлив психологический портрет развивавшейся и менявшейся во времени личности Вавилова. Зная подавляющее большинство его печатных работ, тексты выступлений и писем, трудно отвергнуть представление о нем, как о человеке, искренне и прямолинейно выражавшем советский патриотизм, начиная с 1929–1930 годов (73).

О том, что и в руководимом Вавиловым Институте прикладной ботаники и новых культур четко следовали и принимали без ропота политические требования руководства с момента создания института говорит такой факт. Осенью 1929 года чекисты (скорее всего неожиданно для себя) столкнулись с тем, что в библиотеке Российской Академии наук в Ленинграде хранится архив Департамента Полиции, 3-го Департамента, Охранного Управления, Жандармского Корпуса Царского Правительства, канцелярии Николая II, подлинники грамот об отречении от царского престола Николая II и Вел. Кн. Михаила, некоторые другие материалы. Об этом Киров немедленно поставил в известность Сталина секретной (зашифрованной) телеграммой. Известие произвело страшный переполох: в Ленинград тут же была отправлена бригада из высших чекистских начальников во главе с Я. С. Аграновым и Я. Х. Петерсом, краткие информационные сообщения о развертывавшихся событиях ежедневно стали появляться в партийной печати. Библиотеки АН СССР, Пушкинского Дома, Археографической Комиссии и (по-видимому, для отвода глаз) еще нескольких ленинградских институтов, включая Химический институт, были опечатаны, архивы срочно изъяты, были предприняты розыскные мероприятия по отслеживанию других материалов, связанных с деятельностью царского правительства, затем начался поиск тех, кто мог знакомиться за годы советской власти с архивом Охранного Управления, Полицейского и Жандармского Департаментов царского правительства, пошли аресты. Сталин и Молотов лично следили за каждым шагом следователей. Руководство Академии наук оказалось под ударом, Непременный Секретарь Академии, крупнейший ученый-во�