Александр Зданович - Свои и чужие - интриги разведки

Дорога, которой идут спецслужбы во всем мире, не бывает устлана цветами. Успехи и даже победы перемежаются, к сожалению, разного рода разоблачениями и провалами. Последние же вызывают серьезный общественный резонанс. Оно и понятно. Ведь о достижениях соотечественники если и узнают, то через многие годы, иногда десятилетия после того, как событие совершилось. А поражения мгновенно становятся известны, поскольку они касаются дел насущных в политической, военной и социально-экономической сферах. Провал во много раз страшнее, если связан не с неудачной единичной операцией, а с предательством своего же разведчика или контрразведчика. События последних лет, как это ни печально, дали нам немало подобных примеров.

Если же обратить взгляд в 20-е годы, то прежде всего вспоминается бегство в Финляндию основного агента по ставшей уже легендарной операции «Трест» — Эдуарда Стауница-Селянинова-Опперпутта.

Позднее изменили своей стране и строю, на который работали, резидент в Турции Агабеков и чекист из Закавказья Думбадзе. О них много писали за границей. Книгу Агабекова в девяностые годы не раз издавали большими тиражами и в России.

А вот о предательстве сотрудника резидентуры Иностранного отдела ОГПУ в Берлине в 1924 году мало кто знает. Возможно, историки раскопают еще более ранние факты из деятельности советских органов госбезопасности, но пока мы будем говорить о первом чекисте-невозвращенце.

Событие, которое произошло 24 августа 1924 года и последствия которого проявились через несколько лет, стало роковым для Владимира Григорьевича Орлова и фактически привело к полному устранению его как деятельного и многоопытного фигуранта тайных поединков с ОГПУ и спецслужбами некоторых стран Европы. В этот день на квартиру к белоэмигранту, бывшему полковнику Дмитрию Васильеву явился ничем не примечательный человек. Как оказалось, он был русским и работал в советском Полномочном представительстве в Берлине. В подтверждение своих слов он предъявил дипломатический паспорт на фамилию Сумароков с соответствующими отметками германского министерства иностранных дел. Звали его Михаил Георгиевич.

Каково же было удивление Васильева, когда непрошеный гость заявил, что является сотрудником Берлинской резидентуры иностранного отдела ОГПУ и занимается агентурной работой в среде белых эмигрантов, почему и знал о бывшем полковнике. Знал он и о принадлежности Васильева к группе другого бывшего офицера — Герольда Зиверта, состоявшего на службе в отделе 1 А Полицай-президиума.

Первоначально хозяин дома подумал, что это попытка его завербовать, однако быстро уяснил действительные намерения Сумарокова. Михаил рассказал, что оформил отпускные документы, но в Советский Союз не выехал, а остался в Берлине, не поставив об этом в известность свое руководство. 1 августа срок отпуска истек, однако в посольстве он не появился, скрываясь на квартире своей любовницы немки Дюмер. Мотивы своего «невозвращенчества» Сумароков определил прозаически — мол, сплели вокруг него интриги и хотели откомандировать на родину для применения к нему репрессивных мер с перспективой возможности расстрела.

Васильев уловил главное: на беглеце можно неплохо заработать. Поэтому уже на следующий день он привел бывшего дипломата к своему полицейскому начальнику Зиверту, который, что называется, выпотрошил гостя полностью.

То, что рассказал о себе Сумароков, мы можем подтвердить лишь частично. Биографические заметки его сохранились в коллекции видного эмигранта-историка Бориса Николаевского в Архиве Гуверовского института войны, революции и мира в Стенфорде (США). Обнаружил их российский исследователь, основатель историко-документального альманаха Борис Бортневский и опубликовал в 1996 году в 7-й книге данного издания.

По оценке Бортневского, материалы Сумарокова — это «интереснейшее» описание его деятельности во Всеукраинской ЧК в годы гражданской войны, в иностранном отделе ГПУ Украины, а затем в резидентуре в Берлине. Даже если бы нелепая смерть историка в расцвете лет не прервала его работу над комментариями к «биографии» Сумарокова, все равно ее, на наш взгляд, не стоило публиковать до самой тщательной, буквально по строчке, проверки, если, конечно, не задаться целью дать тенденциозную картину работы советской разведки в начале 20-х годов. Вольно или невольно, но Бортневский, введя в научный оборот записки невозвращенца, именно указанной цели и достиг.