Юлия Кантор - Война и мир Михаила Тухачевского

Командарм–1 Тухачевский»33.

Муравьевское восстание спровоцировало и очередной всплеск недоверия к «золотопогонникам». Комиссары и многие солдаты стали подозревать в предательстве чуть ли не всех бывших царских офицеров — своих нынешних командиров. Естественно, не избежал подозрений и Тухачевский.

Подозрения вылились в директиву реввоенсовета Восточного фронта о его аресте. К счастью, этому воспротивились Варейкис и Куйбышев.

Пока на Восточном фронте царила неразбериха, пока красные полки откатывались от Мелекесса, Симбирск заняли войска Каппеля.

Затем совместно с чехословацким корпусом Каппель занял на северном направлении Сенгилей, Мелекесс и Бугульму; наступая по Волге на юг, взял Николаевск и Хвалынск.

Нависла непосредственная угроза над Казанью, куда недавно эвакуировался из Симбирска штаб Восточного фронта в главе с Вацетисом.

К этому времени власть в Самаре была в руках Комуча — Комитета Учредительного Собрания. В него сначала вошли пять членов Учредительного Собрания, позже он объединил около сотни приехавших в Самару их коллег.

Политическое руководство осуществляли правые эсеры, народной армией командовал В. О. Каппель. Главной его силой были легионеры чехословацкого корпуса. В первых приказах Комуча сообщалось о низложении большевистской власти и восстановлении городских дум и земств — Комуч считал себя продолжателем политики Временного правительства. Большевики не замедлили с ответом: решением ВЦИК от 14 июня 1918 года правые эсеры и меньшевики изгонялись из Советов всех рангов.

В первый же день после организации Комуча были расстреляны сто захваченных в плен красноармейцев и красногвардейцев.

Вооруженные патрули по указаниям из толпы расстреливали заподозренных в большевизме лиц прямо на улицах. «По подозрению в большевизме» тогда же было арестовано 66 человек. В Самаре начались массовые самосуды над партийно–советскими работниками.

Комуч призвал прекратить всякие самовольные расстрелы, «всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, немедленно арестовывать и доставлять в штаб охраны»34. Расстрелы продолжались уже на «законном» основании.

Через несколько дней Комуч дал указание начальнику самарской тюрьмы приготовить места на полторы тысячи человек. Тюрьмы переполнялись, заключенных перевозили в близлежащие города, а тамошние тюрьмы старались «разгрузить»: у моста через реку каждую ночь в час или в два производились расстрелы. Вновь прибывающие арестованные переводились в концлагеря35. В Самаре с сентября действовал «Чрезвычайный суд», собиравшийся по приказу Каппеля, — аналог большевистских революционных трибуналов, действовавший с неменьшей жестокостью.

На таком фоне вполне закономерно провалилась объявленная мобилизация в Народную армию. Не существовало общего плана боевых действий, фронтовые начальники проводили операции каждый сам по себе, в меру собственного разумения и способностей. Не было создано единого командования с чехословаками. Более того, уничтожались последние остатки белой воинской дисциплины: отменялись знаки различия — «контрреволюционные» погоны, отдание чести, дисциплинарные взыскания, делались попытки ввести коллегиальное командование.

«Комитет действовал диктаторски, власть его была… жестокой и страшной. Взявши власть… мы должны были действовать, а не отступать перед кровью. И на нас много крови. Мы это глубоко сознаем.

Мы не могли ее избежать в жестокой борьбе за демократию. Мы вынуждены были создать и ведомство охраны, на котором лежала охранная служба, та же «чрезвычайка» едва ли не хуже»36, — был вынужден признать председатель самарского Комуча В. К. Вольский.

Признавая, однако, не раскаивались и продолжали цинично именовать себя борцами за демократию, полагая, что ее можно «обустроить» на крови.

Методы комучевцев мало чем отличались от большевистских.

Когда открытая Комучем самарская городская дума сделала запрос о причинах арестов, представители «учредилки » были категоричны: «Власть будет арестовывать за убеждения, за те убеждения, которые ведут к преступлениям »37. Провозгласившая себя антибольшевистской и демократической власть Комуча на деле проявила себя как террористическая,

столь же не ценившая человеческую жизнь, как и большевистская. Но большевики, на демократизм никогда не претендовавшие, в этом смысле оказались честнее.

Один из лидеров «учредилки» И. М. Майский писал: