Теодор Герцль - Из дневника

"Абсолютно!" - сказал я так убедительно, что он в дальнейшем чувствовал себя нескованным. Он начал с изложения еврейского вопроса в России.

На плохом французском языке он оказал: "Существуют предубеждения благородные и неблагородные.

{225} У царя по отношению к евреям существуют благородные предубеждения.

В честности царя сомневаться не приходится, ведь он превыше всего. Антиеврейские предубеждения царя носят главным образом религиозный характер. Имеются также предубеждения материального характера, вызванные конкуренцией евреев. У некоторых антисемитизм является делом моды, у других - результат деловых интересов. К последним принадлежат, прежде всего, журналисты, а среди них самый грязный - некий Г., издающий в Москве газету. Несмотря на то, что сам он крещенный еврей, ему присущи все недостатки евреев, но он ругает евреев. Подлый тип!"

"Наподобие Артура Мейера?"

"Еще хуже. - Нужно согласиться, что евреи дают немалый повод для враждебного отношения к ним. Им свойственна характерная надменность. Большинство евреев - бедняки, и поскольку они бедные, они грязные и производят противное впечатление. Они занимаются также отвратительными делами, вроде сводничества и ростовщичества. Таким образом, друзьям евреев трудно защищать их".

Я - (после такого вступления это прозвучало неожиданным) - "являюсь другом евреев".

(Про себя я подумал: а что же тогда говорят враги?!)

"Трудно заступиться за евреев, - продолжал он, - не рискуя быть заподозренным в подкупе. Но я с этим не считаюсь. У меня хватает мужества. Кроме того, моя репутация порядочного человека настолько прочна, что мне опасаться нечего. Но нерешительные люди и карьеристы легко поддаются влиянию и ненавидят евреев. За последнее время прибавилось еще что-то важное: участие евреев в подрывных движениях. В то время как из 136 миллионов общего населения страны евреи составляют лишь 7 миллионов, в подрывных партиях они составляют 50 процентов".

"Чем вы это объясняете, ваша светлость?"

"По-моему, виновато в этом наше правительство. Евреев слишком притесняют. Я неоднократно говорил {226} покойному царю

Александру III: "Ваше величество, если можно утопить 6 или 7 миллионов евреев в Черном море, то я с этим совершенно согласен, но если это невозможно, то надо дать им жить". Этого взгляда я придерживаюсь и поныне. Я против дальнейших притеснений".

"Но современное положение? Разве вы считаете современное положение прочным?"

"Разумеется. Россия обладает сопротивляемостью, которой заграницей даже не могут себе представить. Мы можем очень долго противостоять самым тяжелым бедствиям".

"Я говорю не о России, а о евреях.

Думаете ли вы, что евреи еще долго выдержат это отчаянное положение?"

"А где выход?"

Отвечая своими давно созревшими аргументами на все его возражения, я показал ему этот выход. Я знал, что его возражения - это возражения богатых антисионистски настроенных биржевиков; это они, очевидно, информировали его о сионизме. Не обошлось и без анекдота о после. Он сказал: "Двадцать лет тому назад я встретился в Мариенбаде с одним депутатом из Венгрии, евреем по национальности. Как же его звали?"

"Варман?"

"Да. Уже тогда велись разговоры об образовании еврейского государства в Палестине, и господин Варман заявил: если это сбудется, то он хотел бы быть австрийским послом в Иерусалиме".

Ясно, что Варман сказал "еврейский посол в Пеште". Господин Витте исказил анекдот.

Затем я перешел в наступление против его контраргументов и уничтожил их. Он все больше и больше соглашался со мной, и только в вопросе о святых местах он остался непоколебимым (как все еврейские банкиры). Этот вопрос до сих пор не шокировал ни одного антисемита. Но он ведь был "другом" евреев!

Наконец он спросил, что мне угодно от правительства.

{227} "Некоторую поддержку".

"Но евреев же поддерживают, когда они эмигрируют. Вот, например, пинком под зад".

На эту нелепую грубость я ответил, спокойно и хладнокровно поднимаясь со своего места:

"Я говорю об иной поддержке. Вам известно, какой именно".

И тут я выложил ему три пункта моей памятной записки Плеве.

Витте, наконец, признал, что мое решение было бы неплохим, если удалось бы его осуществить. В виде поддержки нашему движению я потребовал от него отмены запрета на распространение акций нашего Колониального банка. Он обещал мне это при условии, что мы откроем в России филиал этого банка (а этого мы и сами хотели), чтобы дать им возможность контролировать нашу деятельность. Это условие я тут же принял.