Савелий Дудаков - Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России

За 30-летнюю учительскую практику сибирского мудреца все дети села Иудина прошли его школу, а под конец его жизни у него учились уже дети его первых воспитанников. И у всех он оставил благодарную по себе память.

Внешним толчком к созданию Бондаревым его труда, как это уже бывало с ним, послужил как будто незначительный факт. Он так рассказывает об этом: "Нелишним признаю объясниться перед читателем, что меня первоначально понудило принять на себя труд этот. Была ли у меня притом корыстная цель? Нет, не было! А вот какой случай невольно заставил меня дело это принять на себя. В 1874 году, в августе месяце, на закате солнца, иду я с уборки хлеба. Первое – от преклонных годов, а второе от тяжких дневных работ, едва ноги передвигаю, а дорога моя состоит из пяти верст. Едет навстречу один мало-мальский знатненький господин на легком тарантасе, облокотился на красные подушки, лицом на мою сторону. Я, не поровнявшись с ним пять шагов, снял шапку и ему поклонился. И что же? Он на мой поклон ни рукою, ни головою никакого признака в ответ не сделал, а только с каким-то омерзением сподлоба взглянул на меня. И этот варварский его поступок против меня, как острый нож, прошел сквозь сердце мое и убил печалью нестерпимою мою душу. И тут я поговорил кой-что заочно с ним, а от него перешел и ко всем емуподобным шарлатанам. Прежде я чувствовал усталость в ногах, а теперь про нее забыл. Иду и ног под собой не слышу. Вот это был первый толчок, принудивший меня принять на себя труд этот" 56.

С момента пережитого Бондаревым озарения (ему тогда было 54 года) односельчане могли наблюдать неоднократно любопытную картину: застигнутый мыслью, он застывал на месте, "становился в позу древнего мудреца Сократа" и, увы, ни криками, ни просьбами сдвинуть его с места было невозможно до тех пор, пока он ясно не продумает до конца и не занесет огрызком карандаша выношенное на клочок бумаги.

Безусловно – высшая сосредоточенность у Давида Абрамовича проявлялась непосредственно, посему крестьяне были уверены, что он "тронулся", но кто изучал творческий процесс, ничего удивительного в его поведении не найдет.

В своих очень ценных воспоминаниях народоволец Иван Петрович Белоконский (1855-1931), лично знавший Давида Абрамовича, писал: «Система писания "Торжества земледелия" весьма оригинальна: с момента встречи с чиновником до окончания труда Бондарев не выходил из дому без клочка бумаги и кусочка карандаша для того, чтобы записывать каждую мысль, возникшую в его голове по поводу главного сюжета, с которым мы ознакомимся при изложении учения; боронил ли он, пахал ли, ехал ли в лес или просто шел куда, он вечно думал, и раз приходила какая-либо достойная внимания мысль – Бондарев останавливался и заносил ее на бумажку, чтобы внести в "учение"»57.

Приходя домой, Бондарев удалялся в свою отдельную хижину (подобие деревенской баньки), где стулом ему служила деревянная чурка, а письменным столом грубо сколоченная импровизация из другой чурки и куска доски, и "набело" чернилами переписывал "выношенное".

Вероятно, к началу 80-х годов у него уже была готова длинная 200-страничная рукопись, озаглавленная "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство".

Первый вариант своего труда Бондарев создавал, по некоторым сведениям, около 10 лет (1874-1883 – М.В. Минокин), по другим – около 5 лет (И.П. Белоконский), по третьим: "С 1880 года Бондарев теряет, наконец, терпение буддийского созерцания жизни и с увлечением и с чисто сектантским упорством начинает писать, в течение 18-ти лет занося свои мысли на бумагу"58. В любом случае – это было выверенное и обдуманное сочинение. С точки зрения литературной, Белоконский был прав, усматривая в произведении Бондарева повторы и длинноты. Все-таки иудинский Сократ не посещал "сады ликеев и академий", но за основную мысль он держался крепко. Безусловно, он знал былины и посему характерный для них зачин определял содержание работы: «На два круга разделяю я мир: один из них возвышенный и почтенный, а другой униженный и отверженный.

Первый пышно одетый и за сластьми чужих трудов столом в почтенном месте величественно сидевший – это привилегированное сословие.

А второй круг – в рубище одетый, изнуренный тяжким трудами и сухоядением, с унижением и с поникшею головою, с бледностью покрытым лицом у порога стоявший – это бедные хлебопашцы… (в изд. 1906 г. вместо "хлебопашцы" – "земледельцы". -

Теперь обращаю я слово мое к своим товарищам-хлебодельцам, с унижением стоявшим, и говорю им так: "Что мы все веки и вечности стоим перед ними с унижением и с молчанием пред ними, как животные четвероногие?" Теперь выступаю я, Бондарев, из среды своего круга, у порога стоявшего, и задаю следующие вопросы». Этих вопросов было поначалу 145, затем их число увеличилось до 250, большинство которых повторяют одну и ту же мысль, варьируемую философом.