Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына

И еще. Если публикация «опуса» не была с автором согласована, да текст был злостно изгажен, то автор понес моральный ущерб. В таких случаях обращаются в суд. Вменяем его обидчик или невменяем, — это решать суду. Солженицын же объявляет Сидорченко умалишенным, хулиганом, вором, фальсификатором, провокатором — немалая нужна изобретательность, чтобы собрать воедино такой букет ругательств. Не букет, а кастет. Тот, которым автор «ста томов партийных книжек» призывал кроиться в черепе . Но Маяковский, по крайней мере, не путал кастета с правосознанием . А Александр Исаевич намеренно путает. Это у его оппонентов уродливое правосознание, а не у него. И «нормы литературного поведения» тоже искажает не он, а кто-то другой, перепродающий краденое!

Но если произошла утечка информации, даже самой секретной, шпионской, то не воротишь. Если джинн вырвался из бутылки, назад его уже не загнать. Как заметил Валерий Каджая, «ни Дейч, ни я, ни Костырченко, ни Семен Резник не выкрадывали этих злополучных черновиков — Солженицын сам поместил их во второй том „Двухсот лет вместе“». [894]Совершенно верно — если не считать того, что кое-что вклинилось и в первый том. Из всех, кто высказался по этому поводу, нормы литературного поведения нарушил только сам Александр Исаевич — сперва «галилеевым» отречением, потом вынужденным признанием своего авторства, тут же перекрытым криками: «Держи воров».

В сентябре 2003 года, в центре Вашингтона, на Капитолийском холме, в одном из величественных зданий американского Сената была открыта выставка «Пермь-36». «Пермь-36» — это случайно уцелевший обломок ГУЛАГа: лагерь, который не был демонтирован после смерти Сталина и продолжал функционировать до самого конца советской власти. Усилиями местных краеведов «Пермь-36» превращен в музей, существующий, главным образом, благодаря энтузиазму создателей и некоторым американским благотворительным фондам, далеко не самым богатым.

В связи с открытием выставки, в здании Сената, в огромном зале на втором этаже, куда ведет беломраморная лестница, состоялась дискуссия-презентация на тему «Политическое наследие советского ГУЛАГа». В числе участников: конгрессмен Фрэнк Вулф, бывший директор ЦРУ Джеймс Вулси, крупнейшие политологи Питер Рэддавей, Дэвид Саттер, автор недавнего капитального исследования истории ГУЛАГа Энн Эпплбом, директор музея «Пермь-36» Виктор Шмыров, директор европейского отдела Национального фонда развития демократии Надя Дюк — всего 14 участников. И почти все с тревогой говорили о том, что память о ГУЛАГе едва теплится; что в России это страшное наследие почти забыто. Нет, хуже того: не забыто, но в общественном сознании это наследие не фиксируется как нечто ужасное, с чем невозможно мириться. Из наследия ГУЛАГа не извлекается необходимых уроков, с чем участники дискуссии напрямую связывали сегодняшний произвол и коррупцию в обществе. Уровень беззакония в стране очень высок, попытки противостоять этому злу не получают широкой поддержки, правозащитные организации немощны и малочисленны, опросы общественного мнения указывают на рост популярности Сталина.

Говорилось и о том, что в сознании всего мира, в том числе и Америки, наследие ГУЛАГа не занимает подобающего места. Участники дискуссии подчеркивали, что гитлеровский и сталинский геноцид, — это явления одного порядка; но если о Холокосте не перестает говорить весь мир, если в Америке, в Европе функционируют десятки музеев Холокоста, работают исследовательские центры, выходят и широко демонстрируются художественные и документальные фильмы о Холокосте, если это страшное наследие изучается в школах, то память о ГУЛАГе увядает. Музеев нет, научных центров — почти нет, фильмы не снимаются. Когда-то был снят фильм по «Ивану Денисовичу», но успеха не имел и давно забыт…

Выступавшие, конечно, вспоминали книги Солженицына, цитировали их. Те, давние. («Красного колеса» здесь никто не вспоминает, а о двухтомнике «Двести лет вместе» почти никто и не знает). Слушая выступления «за круглым столом», я вдруг с какой-то особой остротой и болью осознал, почувствовал, как фатально в свое время ошибся Александр Исаевич, как бесповоротно проиграл вторую половину своей жизни, и сколь широко и грозно разошлись круги от этой его ошибки.

Представить не трудно, как сложилась бы его судьба, если бы, оказавшись на Западе в середине 1970-х годов, еще полный энергии и в зените славы, с репутацией великого писателя, правдолюбца, гуманиста, стойкого борца с тоталитарной властью, он тогда же (да хоть бы в печально знаменитой Гарвардской речи) кликнул бы клич и возглавил движение — за увековечение памяти узников ГУЛАГа, за сохранение и сбор материалов, связанных со сталинскими (и досталинскими, и послесталинскими) преступлениями коммунистического режима… Он бы всколыхнул мир! В такое движение, возглавляемое самим Солженицыным, влились бы лучшие интеллектуальные силы многих стран, рекой потекли бы деньги из самых крупных благотворительных фондов, от отдельных меценатов. Десятки, сотни Соросов толпой штурмовали бы вермонтскую цитадель, за честь считая выворотить карманы и пожертвовать свои миллионы. Хватило бы на строительство самых богатых музеев, в которые рвалась бы сегодня публика, как она рвется в музеи Холокоста; на сеть исследовательских центров; на образовательные программы, телевизионные сериалы и на многое другое.