Юзеф Мацкевич - Катынь

Как раз в это же время происходит значительное разграничение, а практически расширение наиболее важного органа советской власти и советского террора — НКВД и НКГБ.

В первые годы большевистской революции возникла известная, так называемая ЧК или «Чрезвычайка». Она-то залила Россию кровью миллионов жертв. Через несколько лет после окончания гражданской войны ЧК была переименована в ГПУ — орган, более или менее, соответствующий немецкому Гестапо. Плохая слава, какой пользовалось это учреждение как в Советском Союзе, так и за границей, а также трения внутри него, послужили причиной к перекраске вывески с ГПУ на НКВД. НКВД ничем не отличался от ГПУ как в свою очередь ГПУ ничем не отличалось от ЧК. Однако после 1939 г., ввиду начала Второй мировой войны и занятия Советским Союзом новых территорий, возникает необходимость усиления внутреннего террора. В июне 1940 г. большевики совершили очередное нападение на Балтийские государства, а затем включили их в состав СССР. НКВД расширяют пристройкой, которая стала колоссально разросшейся политической полицией под названием НКГБ. Во главе НКВД в 1940 году стал комиссар Берия, а во главе НКГБ — комиссар Меркулов. Они-то являлись исполнительной властью в Советском Союзе, направление которой давал Сталин при активном участии Молотова.

30 октября 1940 г. Берия и Меркулов являются лично в тюрьму на Лубянке и приглашают на разговор трех польских офицеров: полковников Берлинга, Букоемского и Горчинского. Советские наркомы говорят о возможности конфликта с Германией, очерчивают структуру будущей Польши (более или менее соответствующую сегодняшнему положению, т. е. Польше после 1945 г.), затрагивают вопрос о возможной организации польских вооруженных сил, подчиненных советскому командованию.

Берлинг в принципе принимает эту концепцию. Беседа переходит в более конкретную область. Меркулов заговорил о том, на какую численность польских офицеров можно рассчитывать при формировании польских частей. Берия скривился, но было уже поздно. Берлинг, который, конечно, как и другие, не знал о судьбе пропавших без вести польских военнопленных из трех лагерей, выпалил, что он готов по памяти составить списки тех офицеров, которые были, как он знает, заключены в лагеря на советской территории.

Меркулов замолчал. А Берия, неловко откашлявшись, размеренным голосом произнес следующие веские слова:

— Нет, они не входят в расчет… Мы сделали ошибку, ошибку сделали…

Этот разговор происходил в просторном кабинете начальника тюрьмы. Берлинг подробно рассказал о ходе разговора товарищам по камере, которые не принимали в нем участия. Конечно, слова Берии были восприняты как откровение. Наступило гробовое молчание. Полковник Горчинский обратил внимание на то, что эти знаменательные слова нужно как-то запротоколировать, хотя бы в памяти. Из них ясно, что с большинством офицеров что-то случилось.

— Что?

Никто не отозвался. Только через минуту кто-то заговорил:

— Как же он, в конце концов, сказал?

— По-моему, — изложил Горчинский, — так: «Сделайте списки, но многих из них уже нет. Мы сделали большую ошибку…» А через минуту: «Отдали их немцам», или что-то в этом роде.

— Как же можно было этого точно не расслышать!

Советское правительство, конечно, не выдавало немцам никаких польских пленных. Никто их не видел ни в Германии, ни на пути через Польшу. Ни на какой границе не было передачи пленных из рук в руки. Не существует ни одного документа, свидетельствующего о таком акте. Немецкое правительство никогда не утверждало, что получило этих пленных, а советское правительство не только в будущем не поддержало эту версию, но в официальной версии (см. Вторую часть) прямо заявляет, что никакой передачи польских пленных немецкой стороне никогда не было и не могло быть.

Как же рассматривать заявление Берии? Либо это была его личная выходка с целью затушевать неприятное впечатление, какое на присутствующих должны были произвести его слова. Либо это заявление было результатом предварительного обсуждения этой темы в высших советских органах, которые еще до войны с Германией решили, что, если будет затронут вопрос о польских пленных, то ответственность за их исчезновение следует свалить на немцев. Вероятно, однако, что этот вопрос не считался срочным, скорее рассматривался как гипотетическая возможность. Потому-то он не был уточнен и Берия выразился более чем туманно.

На следующий день, 31 октября, пятнадцать привилегированных польских офицеров во главе с Берлингом были вывезены с Лубянки в Малаховку, в 40 км от Москвы. Там их поселили на изолированной от внешнего мира даче под надзором агентов НКВД, но в условиях настолько отличающихся от нормальных лагерных, что они сами назвали этот дом «виллой счастья». Миллионы советских граждан могли позавидовать их условиям жизни…