Юзеф Мацкевич - Катынь

Правило это не знало исключений и потому самым убедительным образом опровергает позднейшую советскую версию о лагерях польских военнопленных, якобы оставленных под Смоленском. (См. ниже: Вторая часть, Сообщение специальной комиссии.) Поэтому нижеприведенные факты, хотя и могут показаться не имеющими отношения к катынскому преступлению, в действительности тесно связаны с ним.

Одна и та же судьба выпала на долю всех тюрем и лагерей, вне зависимости от того, были ли они разбросаны на оккупированных территориях от Эстонии до Бессарабии или на собственной территории Советского Союза. Многие из тех заключенных, что пережили этот леденящий кровь мартиролог эвакуации и расправ, а потом так или иначе попали на свободу, дали за границами Советского Союза подробные свидетельства. Их показания, отличаясь по конкретным обстоятельствам, точно совпадают в одном — в том, что касается методов расправы с заключенными. Показания большого числа польских граждан, которые пережили советскую оккупацию и советские тюрьмы, составили огромный архив, хранящийся польским правительством в эмиграции. Пользуясь этими материалами, польский исследователь Зверняк написал книгу «В большевистских тюрьмах 1939–1942». Документы, вошедшие в одну из глав этой книги, «Эвакуация тюрем после начала немецко-советской войны», снабжены картотечными номерами. Они содержат свидетельства об эвакуации тюрем в Киеве, Тернополе, Ровно, потрясающее описание пешего этапа в Москву, рассказы об эвакуации в Латвии и на границе с Финляндией, о страшных переживаниях заключенных в Бердичеве, которых пытались сжечь живьем. Эта работа Зверняка до сих пор не обнародована, не нашлось издателя…

Среди многих свидетельств и показаний особенного внимания заслуживает рассказ подполковника Януша Правдица-Шляского. Здесь представлен классический образец вышеупомянутых советских методов.

Меня арестовали 21 февраля 1941 года в Гродно и вывезли в Минск. После допросов и следствия в Москве и в Минске меня держали в качестве политзаключенного в тюрьме НКВД в Минске.

Когда началась немецко-советская война, Минск подвергался сильной бомбежке. Весь город горел. Мы испытывали недостаток воды и питания.

Вечером 24 июня я услышал отголоски расправы с заключенными. Я отчетливо слышал поочередное открывание камер, стоны, борьбу и время от времени выстрелы. Потом говорили, что в рот заключенным насильно вливали яд. Мне трудно сказать, скольких убили таким способом. Шум приближающихся шагов, грохот открываемых дверей подвигались все ближе и ближе к моей камере…

В последнюю минуту произошел один из самых крупных немецких налетов на Минск. Расправу прервали. После налета открыли все двери и приказали выходить на тюремный двор. Затем нас окружили сильной охраной и погнали бегом через пылающий Минск. В нашей группе было около 200 человек. В 5 км за городом нас остановили в лесу на отдых. Тут собрали всех арестованных из минских тюрем. Всех насчитывалось около 20000 человек. Группу, в которой я находился, как самую опасную, держали в стороне. Среди нас было 7 советских летчиков, у которых руки за спиной были связаны проволокой. Они были арестованы в последнюю минуту по подозрению в шпионаже.

Я сообразил, что будет нехорошо дальше оставаться в этой группе. Своим мнением я поделился с ближайшими сотоварищами, и мы поодиночке начали удирать, смешиваясь с раньше выгнанными из Минска заключенными. Мое предчувствие оказалось верным. После того, как всех погнали дальше, группу, в которую я входил раньше, расстреляли на месте.

Нас гнали на восток, деля на новые группы. Опасаясь, чтобы нас не узнали, некоторые начали менять свой внешний вид. Так например, я выменял свой костюм на худший у другого незнакомого мне заключенного. Благодаря тому, что у уголовников нашлись лезвия для бритья, товарищи сбрили мне бороду и усы. Группа, к которой мы присоединились, насчитывала около 3000 человек. В ее состав входили люди разного возраста — от стариков до детей обоего пола. Так мы шли. Увидев около себя девочку лет 12-ти, я спросил ее, за что ее арестовали. Она очень серьезно и удивленно ответила:

«За контрреволюцию и шпионаж». Она была из Польши, из-под Несвижа.

Нас гнали форсированным маршем. Кто не мог идти дальше, того убивали на месте, — будь то ребенок, старик или женщина.

На фоне этого кошмара происходили также чудеса… Когда некая госпожа Борковская из Лиды, старушка, без сил упала на дорогу, к ней подошел энкаведист и, пнув ее ногой, сказал: «И так подыхаешь, жаль на тебя пули».