Феликс Саусверд - Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб

— Сколько же длилась ваша поездка?

— Да ерунда — немногим больше двух недель. Теперь вот отмывайся за нее.

— Вас в нее Пуриньш отправил? — спросил Конрад, не надеявшийся на то, что Зарс вот так сразу приступит к сдаче позиций, но желавший продемонстрировать свое полное неверие в эти шалости Зарса времен молодости.

— Что вы, — взглянул Зарс на него с легкой укоризной, — я же не раз говорил, что во время войны я не был связан ни с каким Пуриньшем. Мы с ним расстались до войны, когда он уехал в Германию. Возможно, в Германию, — добавил он.

— Но-но-но, не старайтесь ехать со мною по параллельной колее, используем одну. Я спрашиваю об отправке вас в Германию Пуриньшем. Придет время, и я поинтересуюсь в деталях, как вы с ним в те веселенькие дни работали. Ясно?

— Да, ясно. Но если он меня не отправлял, то как я с ним мог работать?

— Если вы сейчас скажете мне, что он вас направлял, следовательно, вы с ним и работали, наивный вы мой простачок, — отпарировал Конрад. — А это вас может резануть как серпом по… одному месту. Вы только подумайте, Зарс. Находясь с Пуриньшем в одном городе, а всю войну вы провели в Риге, в тепленькой фирме Свикиса, друга Александра, вы не виделись, не встречались и не работали с Пуриньшем? Вы его избегали, переходили на другую сторону улицы, притворялись, что не слышали, как он вас окликал? Вы это хотите сказать?

— Я не говорю, что не видел его, встречал, но не работал с ним, — упрямо повторил Зарс и добавил, — в Германию я сам поехал, он меня не направлял.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно сказал Конрад. — Сегодняшний день я посвящаю разбору некоторых фактов, совершенно конкретных ситуаций, а о вашей дружбе с Пуриньшем еще поговорим. Время работает на нас, а не на вас.

Зарс промолчал. Что было сказать? Фанатик цеплялся за каждое слово и прессинговал по всему полю. Зарс сделал обиженный вид, рассчитывая скрыться за ним, словно за дымовой завесой, в тень, отдышаться. Что, мол, с тобой, фанатиком, спорить, все одно — бесполезно.

Но тот был настроен, как гончая, взявшая след. — Скажите, при встречах, нечаянных, конечно, встречах, — уточнил Конрад, заговорщицки подмигнув, — Пуриньш спрашивал вас, как, мол, там, на периферии, старые довоенные друзья поживают, разные красные дьяволы? Он же не мог не спросить вас об этом? Вы Латвию, как упомянули, десять раз объездили, а он наших гонял и сажал все свое рабочее и неслужебное время. Все логично, верно?

— Спрашивать спрашивал. Изредка. Но я все связи порвал и ни с кем не встречался.

— Да, конечно, — понимающе кивнул Конрад. — У вашей мамы в Даугавпилсе была знакомая по имени Антония, она у вас в Риге гостила до войны. Скажите, когда вы ее видели последний раз в Даугавпилсе? И когда вы, кстати, там были последний раз в оккупационное время?

Мысли Зарса замельтешили. «Как ответить? Последний раз видел и последний раз приезжал в этот гнусный Динабург. В чем здесь подводный камень? Александр говорил, что Антонию шлепнули здесь, в Риге, в Бикерниекском лесу в начале августа сорок четвертого. Их всех тогда в это время… Но я ее встречал после Германии. Да, на второй день после Рождества. Пуриньш меня в тот несчастный вечер к матери туда погнал. Но с Ольгой могла Антония в тюрьме свидеться? Вполне. Ну и что, обеих-то нет! А если Антония наплела на меня в тюрьме насчет моего последнего приезда, как отправила она к Аделе Кириллыча? Это было перед Новым годом, в декабре сорок третьего. Пуриньш еще хотел выбить от него показания на Ольгу. И мы тогда всю ночь вдвоем, Антония и я, проболтали. О чем? Об Ольге в том числе. Какая она отважная, ах боже мой! О Кириллыче и Соломатине Антония лишь сказала, что были какие-то друзья Ольги проездом у нее. О той записке ни слова не упомянула. Выходит, два раза, считая осень сорок первого, когда впервые возникла эта смоленская красавица, я там был. От этой встречи отпираться опасно. О господи, но последний визит самый острый. А если в тюрьме эти две бабы обговорили детали и поделились с другими? Не всех же… В лагеря-то тоже увозили. Но тогда они могли прищучить меня раньше. Значит, не знали! Нет, у Антонии я был единожды, мать о том визите в курсе, на допросе у этого фанатика явно проговорится. Что ей скрывать от своих же подпольщиков? Надо же было меня впутывать в этот «Рижский партизанский центр»! Будь он трижды неладен! Нет, о последнем визите они ни черта не знают. Остается осень сорок первого и все. Баста!»

Пауза затягивалась. У Конрада в памяти, как в самолете насчет ремней и курения, высветилось изречение шефа: «Молчит — значит думает, что сказать, следовательно имеет, что сказать».