Однако факт этого супружеского воздержания имел важное политическое значение. Гофмейстерина Екатерины, госпожа Чоглокова, родственница императрицы, следуя инструкциям, постоянно давала великой княгине совершенно ясно понять, что ее единственная задача — подарить империи наследника.
Отсутствие наследника в течение нескольких лет очень ухудшило положение Екатерины при дворе и привело к ее изоляции, тем более что вину приписывали ей. Госпожа Чоглокова, исполняя деликатное поручение «пронаблюдать за супружескими отношениями обоих императорских высочеств», как ни странно, не выяснила, чья вина, поскольку наблюдать было нечего.
Растущее недоверие к молодой великой княгине выражалось в том, что ее содержали как заключенную, не разрешали сделать ни шага без особого разрешения и переписываться со своими ближайшими родственниками в Германии. Письма к ее матери составляла коллегия иностранных дел, она их только подписывала. В этой изоляции, кроме, разумеется, праздников, в которых Екатерина должна была участвовать, она была обречена на полную бездеятельность.
Совершенно верно отмечалось, что такое обращение было равносильно настоящему воспитанию притворства, хитроумного обмана других и неискренности. В своих интересах, заботясь о собственной личности, о которой больше не заботился никто, Екатерина в эти годы научилась скрывать свою подлинную сущность за искусственной личиной. В течение всей жизни, вплоть до старости, она довела это умение до совершенства.
Изоляция Екатерины от ее родственников в Германии, особенно в Пруссии, имела еще одну причину. Ее мать вызвала в Петербурге сильное раздражение. Честолюбивая и склонная к интригам жена прусского фельдмаршала, выдавая свою дочь замуж, хотела выполнить в то же время не связанное с этим, но очень щекотливое поручение в сфере высокой политики. Ее пребывание в Петербурге пришлось на время Второй Силезской войны. Поскольку ведущий русский государственный деятель, уже упоминавшийся вице-канцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, без сомнения, самое значительное лицо при петербургском дворе, был настроен проавстрийски, то прусски настроенная княгиня Цербстская вбила себе в голову свергнуть Бестужева или, как она сама выражалась с наивной заносчивостью, «сместить» его. В Петербурге она рьяно принялась за дело, теснейшим образом сотрудничая с посланником Франции, находящимся в союзе с Фридрихом Великим, тогда 36-летним, весьма ловким маркизом де ла Шетарди. Как ни странно, король Фридрих возлагал большие надежды на помощь княгини, хотя в высшей степени и заинтересованной в подобной миссии, но совершенно непригодной для ее выполнения. Переписка, которую она вела весьма неосторожно, вскоре стала известна вице-канцлеру, и заговор закончился тем, что Бестужев не только не был смещен, но вместо вице-канцлера стал великим канцлером, Шетарди был выслан из Петербурга, прусский посланник Мардефельд был отозван, а княгине Цербстской ясно дали понять, что пора возвращаться домой. Внешнеполитический курс Петербурга продолжал ориентироваться на Пруссию.
Подобное поведение матери Екатерины вызвало опасения, что и она может оказаться «прусским шпионом в юбке». Опасения были беспочвенны. Молодая великая княгиня своим верным инстинктом поняла, что для того, чтобы завоевать одобрение у русских, недостаточно хорошо говорить по-русски и внешне приспособиться к окружающему миру, нужно еще и измениться внутреннее. Все это она сделала вполне сознательно. Великая княгиня полностью отмежевалась от Пруссии и ее короля; в дружественной Австрии атмосфере Петербурга она подчеркнуто отрицательно высказывалась о Фридрихе Великом. Она хотела быть русской и за время своего пребывания великой княгиней действительно «обрусела». В качестве примера того, насколько хорошо ей это удалось, русский историк Бильбасов приводит поразительный пример: она начала бить свою прислугу, чего, «будучи Фике Цербстской, безусловно, не стала бы делать».
Как бы много ни было запрещено великой княгине при недоверчивом дворе, читать ей было позволено. Екатерина погрузилась в чтение. В отличие от своего супруга и императрицы, у нее были живые духовные интересы, на основании чего считала себя философски настроенной. Уже в пятнадцать лет она написала сочинение о самой себе, к сожалению, утраченное, под названием «Портрет философини» и дала его прочитать одному доброжелателю, шведскому дипломату графу Гюлленборгу. Тот порекомендовал ей после этого, чтобы укрепить в себе «благородство души, твердость характера и другие качества сердца и духа», читать если не философские, то общеобразовательные книги, как, например, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха и «Жизнь Цицерона» Миддлтона. Если вначале Екатерина не находила интереса в этих книгах, а ограничивалась чтением низкопробных криминальных и прежде всего любовных романов, то с возрастом это изменилось. Она действительно начала заниматься философской литературой и благодаря этому вошла в мир идей — идей Просвещения, — который до сих пор был ей абсолютно чужд. Больше всего ее захватили Монтескье (L'esprit des lois) и Вольтер (Essai sur les moeurs et l'esprit des nations).
Читать дальше