Владимир Брюханов - Мифы и правда о восстании декабристов

Перефразируя В.В. Шульгина, можно сказать, что бессилие смотрело на них со стен кабинета Рылеева. И был этот взгляд презрителен до ужаса…

Теперь-то нам есть, с чем сравнивать дискуссии этих говорунов: с собранием у казарменной койки Кирпичникова в ночь накануне восстания. Увы, менталитет тех и других различается решительным образом, и сравнение далеко не в пользу декабристов. Ни старые кадры заговорщиков, уже несколько лет опекаемые Милорадовичем (Трубецкой, Оболенский и Пущин), ни новые, во главе с Рылеевым и им самим набранные, не имели ни одной личности, которую можно было бы поставить рядом с Кирпичниковым.

Хотя таких, как Кирпичников, не много рождается в каждый век, но был, разумеется, человек не меньшего масштаба и во главе заговора декабристов. Беда последних состояла в том, что закулисный Диктатор, навязавший им конкретный приказ и конкретную идею восстания, не стал, в отличие от Кирпичникова, держать своих подчиненных за руку и буквально руководить ими накануне выступления и в первый, решающий час восстания.

Предварительный расклад сил, имеющихся у заговорщиков, сделан был ими весьма приблизительно (см. выше цитату из письма Пущина в Москву), а в реальности к ним присоединилось почти вдвое больше солдат, чем рассчитывал Пущин. Особого оптимизма расчет все равно не внушал, но Кирпичнков в начале восстания располагал и вовсе одной лишь своей учебной командой — соизмеримой, правда, по численности с количеством рядовых солдат, суммарно увлеченных декабристами. Задача состояла в том, чтобы грамотно распорядиться этой силой, а не упиваться мечтами о красивой смерти!

Самое же главное отличие Кирпичникова и его товарищей от декабристов состоит в том, что первые сами выстрадали свое решение, сами приняли его и сами готовились исполнить его ценой своей жизни и ценой жизней других людей — как это и бывает в боевой обстановке. Из декабристов только некоторые казались людьми, убежденными в своей решимости (Каховский и Щепин-Ростовский, например — но им бы еще добавить психической уравновешенности!). Большинство остальных, в том числе — главные признанные руководители Тайного общества, подумывало лишь о том, как бы открутиться от нежданно свалившегося несчастья.

Было бы полбеды, если бы они так только думали , но они еще и действовали ! Они попытались спасти себя, но еще больше ухудшили свое и без того сомнительное положение!

Тут в нашем повествовании впервые возникает Яков Иванович Ростовцев — совершенно уникальный персонаж российской истории, незаслуженно обойденный славой. Расскажем сначала общепринятую версию его дебюта на политическом поприще.

Ростовцев был третьим сыном в обедневшей дворянской семье, и служебная карьера была единственным выходом в его материальной ситуации. Будучи сильнейшим заикой, он не мог быть строевым командиром, но был толковым штабистом и выполнял роль адъютанта генерала К.И. Бистрома — командира гвардейской пехоты. Великий князь Николай Павлович якобы ценил этого молодого добросовестного подпоручика и покровительствовал ему. Ростовцев, между тем, состоял и в заговоре декабристов.

Когда на день присяги Николаю было назначено их выступление, причем планы К.Ф. Рылеева достаточно ясно ориентировались на убийство Николая, то Ростовцев счел нужным предупредить своего благодетеля.

Поскольку в минуты волнений Ростовцев заикался совершенно ужасно, то свои решительные заявления он составлял в письменном виде. Выдав себя за курьера с важным посланием (прием, которым неоднократно много позже пользовались террористы, чтобы проникнуть к охраняемому начальству), он явился около 9 часов вечера все того же 12 декабря во дворец к Николаю Павловичу. Дальнейшее представим в изложении В.И. Штейнгеля:

« Это было нелегко. Доступ во дворец был затруднен. Вот как он сделал. Он /…/ при входе объявил, что послан к его высочеству от генерала Бистрома. Допущенный в кабинет, /…/ он просил прощения, что смел обмануть его высочество, что письмо не от генерала, а от него самого. В нем написал, что существует замысел на жизнь его высочества, но что он „не подлец“ и умоляет не требовать указания лиц. Великий князь на это сказал, что знать их не хочет, пожал ему руку и обещал не забывать его благородного поступка. По крайней мере все это так описывал сам Ростовцев на листе, с которым рано поутру 13-го декабря явился к Рылееву.

/…/ Ростовцев /…/ сказал: „Делай со мной что хочешь, я не мог иначе поступить“. Рылеев был озлоблен на него чрезвычайно и при свидании со мною тотчас после его посещения передал мне о случившемся, показал записку Ростовцева и с сердцем проговорил: „Его надо убить для примера“. Я постарался, однако же, его успокоить и упросил ничего против Ростовцева не предпринимать. „Ну, пусть его живет!“ — сказал Рылеев с тоном более презрительным, нежели злобным. /…/