Владимир Брюханов - Происхождение и юные годы Адольфа Гитлера

Это было понятно всем и обернулось моральным крахом революционного движения, заставив отвернуться от него абсолютное большинство прежних приверженцев. В 1909–1911 годах революционное подполье практически прекратило свое существование.

Руководство всех революционных партий разрывалось между необходимостью морального осуждения бандитизма и выгодой получения своей доли от грабителей. Сначала на темную сторону экспроприации закрывали глаза, потом осуждали ее на словах, не отказываясь от денег, поступавших в партийные кассы, и, наконец, сделали хорошую мину при плохой игре, полностью запретив экспроприации тогда, когда последние неугомонные экспроприаторы были перестреляны, перевешаны или засажены на каторгу.

Ходила молва о том, как выпущенные с каторги Февральской революцией партийные боевики (эсеры, большевики, максималисты, анархисты и прочие) приобретали в провинции в 1917 году дома, магазины, земельные участки. Все это, разумеется, было конфисковано в 1918 году и позже; поистине — экспроприация экспроприаторов !» [267] В.А. Брюханов. Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну. М., 2005, с. 519–520.

Разумеется, сходная ситуация, как мы это уже неоднократно повторяли, должна была приводить и к сходным стратегиям поведения: предки Гитлера в данном партизанском крае должны были постепенно превращаться из скромных борцов невидимого политического и религиозного фронта в обыкновенных грабителей, а их духовные наставники должны были совершать такую же идейную эволюцию, как и российские революционные вожди в 1905–1911 годах! Ведь и католические священники должны были получать свою долю от грабительской добычи — хотя бы в виде традиционной десятины , церковного налога, да и богатеющие разбойники должны были от души делиться пожертвованиями в пользу своих духовных наставников!

Это примеры современной человеческой истории, характерные весьма печальной закономерностью: человеческие массы, внезапно приобщенные к использованию оружия и развращенные безнаказанностью его применения, обнаруживают крайне низкую моральную устойчивость против безграничного озверения. Джинн насилия , выпущенный из бутылки , с огромным трудом поддается его последующему водворению в исходное состояние.

Тысячи казней, совершенных царскими властями, и общее негативное отношение дореволюционного русского общества к уголовным преступлениям [268] Там же, с. 517–519. — весьма значительный показатель определенной духовной зрелости того общества! — позволили покончить с разгулом бандитизма в России после 1905 года, оказавшегося, однако, зловещим предзнаменованием того, что могло случиться и действительно случилось позднее — уже в 1917 году и позже.

Махновщина и оказалась лишь одним, хотя, возможно, и наиболее красочным примером всеобщего беспредела , воцарившегося в послереволюционной России. Вопреки залихватскому прогнозу Бабеля, ее удалось подавить — как карательными, так и социально-экономическими мерами. Наступивший НЭП позволил восстановить почти прежние нормы экономического поведения и заставил массу украинских землепашцев прекратить тотальный грабеж горожан и заняться естественным обменом собственной сельхозпродукции на промышленные товары, вновь начавшие выпускаться возрожденной городской промышленностью.

Почти так же происходило и на значительной части территорий прежней Российской империи; в конце Гражданской войны на Дальнем Востоке, как поется в бравой песне, « партизанские отряды занимали города », а уже потом их контингент пытались возвратить к крестьянскому труду!

Увы, совсем не так происходило с предками Гитлера, что объяснялось упомянутыми специфическими особенностями этого весьма небольшого и ограниченного уголка Европы. Грабеж и разбой поневоле закрепился здесь в качестве естественной стратегии поведения, обеспечивающей основы материального благосостояния местных крестьян. Можно полагать, что и ревностные религиозные чувства должны были постепенно отступать у них на второй план.

Тут вполне уместно припомнить почти классический литературный персонаж, возникший в «Трех мушкетерах» в коротком, но красочном юмористическом эпизоде — отец Мушкетона (слуги Портоса), который промышлял разбоем, но грабил вроде бы сугубо по религиозным мотивам: встретив в качестве жертвы гугенота он ощущал в себе католика, а, встретив в качестве жертвы католика, ощущал в себе гугенота! Этот придуманный персонаж, надо полагать, не сильно отличался от его реальных прототипов, возникавших во французской глубинке в эпоху тех же религиозных войн!