Эмиль Мань: Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII

Конечно, вы, в свою очередь, можете сколько угодно поносить Париж, ненавидеть его, питать к нему отвращение… Но на самом деле – «на свете есть Париж, и только он один, и только в нем одном – собранье всех миров»! Да, здесь можно встретить людей любой национальности. Именно здесь, в Париже, для тех, кому повезло сюда попасть, воздвигнуты Лувр – обитель богов; Дворец правосудия, где красноречие течет рекой; Сен-Жерменская ярмарка со всеми, какие только можно представить, играми и развлечениями; Новый Мост – родина смеха… Именно в Париже разбиты сады с аллеями, где влюбленные и поэты грезят в сени деревьев под шепот струй… И в этом раю, искрящемся женскими улыбками, царят радость и независимость! Никогда здесь не встретишь существа, на которое тебе было бы неприятно смотреть! Никогда время не тянется долго! Зря стараетесь, господин ипохондрик, сколько бы вы ни ругали шум и суету большого города, сколько бы ни ссылались на его опасности, мне эти опасности просто смешны!

Таким вот образом, при посредничестве господина Дю Лорана – как правило, он выступал в роли строгого судьи, а в данном случае – язвительного стихоплета, – мы и можем выяснить, какие, благоприятные или не слишком, мнения высказывали о своем городе парижане, современники Людовика XIII.

Тот, кто поверит в абсолютную искренность вышеизложенного, сильно ошибется. Потому что даже страстные поклонники этого города зачастую проклинали его за то, как трудно там жить, в то время как ярые хулители, пусть и удалившись в деревню, продолжали гордиться Парижем, превознося его как самый большой, самый населенный, самый роскошный город мира и с трудом переживая брань, обрушиваемую на него толпами иностранцев, приезжающих туда подучиться или поразвлечься. На самом деле иностранцам этим и в голову не приходило критиковать Париж. Для какого-нибудь Томаса Кориэйта, какого-нибудь Дэвити, каких-нибудь Зинзерлинга или Эвелина, описавших свои путешествия во Францию, Париж оставался «Городом Городов», чем-то вроде Земли Обетованной, где время протекало в непрекращающихся восторгах.

Остережемся верить опрометчивым высказываниям любых записных болтунов, которые швыряются направо и налево то хвалой, то хулой. Париж, что открывается нам в свете сохранившихся от тех времен архивных документов, никакой не ад и никакая не Земля Обетованная. Он проступает из прошлого скорее живописным, чем величественным, а главное – весьма далеким от своих привлекательных для взора «портретов», выполненных, к примеру, художниками Матье Мерианом в 1615-м и Франсуа Уаяном в 1619 г. в виде больших по размеру и забавных по содержанию гравюр.

Кажется, ни один город не предлагал взгляду приезжающего более радующих глаз пригородов. Плодородные равнины, засаженные огородными культурами, перемежались с холмами и пригорками, увенчанными виноградниками и рощицами… А на иных были выстроены ветряные мельницы с проворно крутящимися крыльями… Из буйной зелени проступали хорошенькие деревеньки и приятные на вид хутора, виднелась бесконечная цепочка выстроенных для себя парижанами загородных домиков, окруженных красивыми садами и струящимися водами. Но стоит вам миновать эту сельскую зону, и пейзаж резко изменится. Обширные пространства пастбищ и другие описанные выше красоты уступят место собственно пригородам: местечкам, состоящим в основном из строений с палисадниками, всякого рода кабачков и таверен, где в теплое время года парижане развлекаются, играя в шары, камешки или кегли, попивая кисловатое местное винцо.

А за этими будто приклеившимися к крепостным стенам предместьями, пока еще вдали встанет и сам Париж, вознося к небу крыши сгрудившихся по сторонам узких улочек домов и шпили сотни церквей. И путешественник вскрикнет от восхищения, глядя на величественную, грандиозную панораму города, и его восторги не уймутся, пока он не двинется в путь снова и – по мере приближения к Парижу – не станет все сильнее и сильнее ощущать, неприятно этому удивляясь, какой-то отвратительный, тошнотворный запах. Исходит эта вонь из рвов, переполненных всякой гнилью, объедками и мусором, и от свалок, образующих вокруг городских стен – снаружи, но весьма близко к ним, – как бы пояс из трясины, в которой вязнет нога. И вот так, погружая фундаменты домов и прочих строений в бесконечно вздымающуюся вверх магму собственных экскрементов, столица лживо изображала себя на своем гербе в виде серебряного корабля, плывущего по лазурной волне…