Сергей Утченко - Цицерон и его время

Каково же было в эти годы положение Цицерона? Оно по существу не изменилось, оставаясь по–прежнему и неустойчивым и второстепенным. Изменилось лишь то, что Цицерон наконец начинает сам это осознавать. «Простимся со справедливыми и честными правилами! Трудно поверить, до чего вероломны главари… Обманутый, оставленный, брошенный ими, я почувствовал это на себе». В следующем письме формулировки еще более определенны: «Меня же, если я говорю о государственных делах то, что следует, считают безумцем, если то, что требуется, — рабом, а если молчу — то побежденным и пленником… Итак, быть мне спутником, мне, который не захотел быть предводителем?»

Даже знаменитое письмо к Лукцею, в котором он требует, чтобы тот посвятил описанию пресловутых событий «от начала заговора и до возвращения из изгнания» специальную монографию, а затем с подкупающей прямотой, почти наивностью упрашивает «прославлять все это сильнее, чем ты, быть может, намерен», свидетельствует в конечном счете лишь о том, насколько неуверенно чувствовал себя Цицерон в настоящем, перенося центр тяжести на заботы о славе своего имени в будущем.

Подобные мотивы пронизывают многие письма — конечно, наиболее доверительные — на протяжении тех лет, что предшествовали отъезду Цицерона в Киликию. Он говорит о всевластии триумвиров, о потере им — впрочем, как и всеми другими, — независимости, об изменении положения сената, судов, всего государства. С 54 г. все чаще и чаще возникает перед его глазами призрак диктатуры. «В Риме положение следующее, — пишет он брату летом 54 г., — есть надежда, что соберутся комиции, но неопределенная, есть подозрение, что готовится диктатура, также неопределенное; на форуме полная тишина, но скорее стареющего, чем отдыхающего государства; мои высказывания в сенате таковы, что другие соглашаются со мною больше, чем я сам». В конце года и на сей раз Аттику: «Вот тебе другие новости: дело идет к междувластью и даже пахнет диктатурой; разговоров во всяком случае много».

Но не следует думать, что Цицерон, оттесненный за эти годы в политической жизни на второстепенные роли, пребывал в бездействии и даже упадке. Он не мог вовсе отойти от политики и продолжал, как это видно из его писем, живо интересоваться новостями и всеми нюансами политической обстановки. Затем он усиленно трудился в эти годы над своими теоретическими произведениями и, наконец, весьма активно занимался адвокатской практикой. Что касается его литературной деятельности, то еще в 56 г. он начал работать над стихотворной поэмой «О моем времени», которая содержала три книги и была, видимо, продолжением другого эпического произведения — «О моем консульстве». В 55 г. Цицерон завершил трактат по истории ораторского искусства («Об ораторе»); в 54 г. приступил к работе над знаменитым диалогом «О государстве», а несколько позднее (видимо, в 52 г.) — над диалогом «О законах». Наряду с этим — непрерывная судебная практика. Так, в августе 54 г. он пишет брату Квинту: «Никогда я не разрывался в такой степени из–за дел и по судам, притом в самое тяжелое время года, в сильнейшую жару». Подобный же мотив звучит в письме, датированном осенью того же года: «Знай, что не бывает дня, когда бы я не защищал обвиняемого». Перечислять все процессы, в которых Цицерон в эти годы принимал участие, нет ни нужды, ни необходимости, тем более что многие речи этого периода нам совершенно неизвестны. Из сохранившихся же речей можно отметить речь против Писона и речи в защиту Скавра и Планкия.

Речь против Писона представляет собой как бы образцовую для римских политических нравов инвективу. В ней дан обширный, почти исчерпывающий набор типичных оскорбительных и даже бранных выражений. С точки же зрения содержания она сводится к прославлению консулата Цицерона и его триумфального возвращения из изгнания.

Но далеко не всегда мог теперь Цицерон обвинять тех, кого находил заслуживающим обвинения, и защищать тех, кого считал нуждающимся в защите. Об этом нагляднее всего свидетельствуют, пожалуй, такие факты, как история его ссоры, а затем примирения с Крассом, защита Ватиния и, наконец, процесс Габиния.

Причиной инцидента с Крассом были следующие обстоятельства. В сенат поступила жалоба сирийских откупщиков на своего наместника — проконсула Габиния. Поскольку Габиний был одним из консулов 58 г., санкционировавших изгнание Цицерона, то последний, конечно, не упустил случая обрушиться на своего старого врага. Сначала против Габиния выступил и Красс. Но затем под влиянием Помпея — всем было известно, что Габиний его преданнейший сторонник и клеврет, — Красс резко изменил свои позиции. Это и послужило причиной острой словесной перепалки между Крассом и Цицероном; их отношения издавна носили характер плохо скрываемой неприязни. Теперь эта неприязнь проступила наружу. Однако ненадолго: под давлением Помпея и даже Цезаря (в письменной форме!) Цицерону, уже один раз испытавшему, к чему может привести хотя бы только отсутствие поддержки этих влиятельнейших людей, пришлось пойти на уступки и примириться с Крассом перед его отъездом в провинцию. Затем, как и полагается, он пишет Крассу в Сирию весьма любезное письмо, заверяя его в своей искренней приязни и преданности, что не мешает ему в другом письме, в письме, адресованном Аттику и написанном почти одновременно, восклицать, имея в виду Красса: «О, негодяй!».