Хью Томас: Двойники. Правда о трупах в берлинском бункере.

В сценах, происходивших вокруг смертного одра Сталина, и в жестоком убийстве Гитлера, и в циничной озабоченности, как убрать его труп, прослеживается один и тот же главный инстинкт самосохранения. Человеческая натура оказывается последним диктатором.

Миф о Гитлере должен был умереть вместе с ним, и могло так случиться, что правда о его смерти могла быть раскрыта обитателями бункера или позднее советскими властями. Истина почти наверняка стала бы очевидной, если бы было проведено добросовестное расследование. Вместо этого расследования, проведенные как русскими, так и западными следователями, были испорчены политическими соображениями.

Если бы детали смерти Гитлера стали известны и если бы история того, как были сожжены и где находились тела Гитлера, Геббельсов и «Евы», была рассказана добросовестно, то ощущение национального унижения и стыда от обстоятельств этой смерти достигло бы апогея и мифологические пузырьки выдохлись бы с самого начала.

Вместо этого союзники после войны ограничивались только нерешительной пропагандой, пытаясь перевоспитать погрязшую в фанатизме, оцепеневшую германскую нацию, заставляя ее принять на себя ответственность за преступления, совершенные германским государством, а это оказывалось малоэффективным из-за отсутствия ясности о том, как умер Гитлер, если он вообще умер. Пока продолжалась эта неопределенность, легенда о славном конце ложилась последним венком на надгробие нацизма, за который хватались все еще убежденные в своей правоте крайние правые, никогда не смирившиеся со своим поражением.

То, что Гитлер был убит одним из своих, как предполагалось, самых верных подданных, наверняка послужило бы окончательным приговором массовому преклонению, имевшему место в германском государстве, преклонению, которое ухватилось за убийство Гитлера, преклонению, которое стало истинной причиной проявившегося впоследствии у немцев чувства национальной вины.

Сразу же после краха нацизма, когда Европа была наводнена толпами людей, потерявших свои дома, вопрос о Гитлере и массовом уничтожении евреев почти не вызывал противодействия. Зло воспринималось как зло, поскольку уничтожение людей руками других людей, пронесшееся по Европе, подобно Черной Смерти, было для всех очевидным. Никто не был готов оспаривать это публично. Может быть, никто не хотел думать об этом. В начале 50-х годов историки, такие, как Вилли Фришхауэр, возмущались отсутствием интереса и притворным удивлением, с которыми они сталкивались среди послевоенных немцев, отказывавшихся признавать кровавую бойню, в которую они были вовлечены, выражая отношение своих сограждан простой, но много говорившей фразой: «Я ничего об этом не знал». «Это» было массовым убийством евреев.

Потребовалось еще последующее десятилетие, чтобы был установлен тот факт, что по крайней мере половина из 40 или 50 миллионов погибших во время Второй мировой войны умерли в результате высылки, пыток и убийств в лагерях уничтожения.

Как писал немецкий историк Эберхард Якель, «никогда раньше государство (Третий рейх)... не принимало решения, что определенная категория людей, включая стариков, старух и детей, должна быть уничтожена как можно быстрее — и это было осуществлено с использованием всех возможных инструментов государственной власти».

По мере того как оправившееся германское государство становилось жизнеспособным, вынянчиваемое американским «Планом Маршалла», новое поколение немецких историков стало бросать вызов взглядам старшего поколения. Спустя три десятилетия, в начале 1980-х, Германия вновь стала выдающейся экономической силой в Европе, и одновременно с этим возрождением вспыхнула новая знаменитая «Битва историков».

Главной проблемой этой исторической схватки стал вопрос, было ли массовое уничтожение евреев исключительным событием, за которое германская нация несет вину и ее следует заклеймить, или же другие примеры «этических чисток» делают вину немцев неисключительной? Те, кто придерживался того взгляда, что немцы не были единственными в таком деле, желали, по вполне понятным причинам, смыть позорное клеймо, которое легло на целые поколения немцев. Их противники обвиняли их в том, что они хотят изобразить нацистский народ как «естественный» и выдать преступления против человечества за «тривиальные».

Академические дебаты привлекли внимание средств массовой информации. Некоторые историки — самый известный среди них Дэвид Ирвинг — утверждали, что масштабы массового уничтожения евреев сильно преувеличены и что это, во всяком случае, не входило в намерения Гитлера.