Янош Бачо - Нацизм. От триумфа до эшафота

В это время в комнате для прессы Дворца правосудия в Нюрнберге журналисты и фоторепортеры крупных мировых газет толпятся вокруг трех оправданных обвиняемых — Папена, Шахта и Фриче. Превосходный случай для сенсационных новостей. Оправданные находятся в отличном настроении, они курят сигареты и отвечают на вопросы журналистов.

Где вы проведете сегодня ночь?— раздается первый вопрос.

«Это я и сам хотел бы знать», — отвечает Шахт.

А вы, господин Фриче, вероятно, здесь намереваетесь провести сегодня ночь?

Фриче: «Ни за что на свете. Скорее на камнях нюрнбергских развалин. Только бы не видеть больше этих решеток!»

А каковы ваши планы, господин Папен?

Папен: «Я хотел бы попасть к моей жене и двум детям, живущим в английской зоне, и после этого не хочу больше видеть журналистов».

Возвратились бы вы на свой пост, если бы этого попросили немцы?

Папен: «Нет. Моя политическая карьера окончательно закончена».

А вы, господин Шахт?

Шахт: «Я хотел бы ответить на этот вопрос только тогда, когда бы меня попросили занять такой пост».

Напишете ли вы воспоминания, господин Фриче?

Фриче: «Если разрешат, я хотел бы написать книгу об аппарате немецкой пропаганды и показать, где была правда и где ложь».

Затем журналисты просят автографы у трех оправданных, чтобы доказать этим достоверность своих корреспонденции. Некоторое время все трое усердно вписывают свои имена в положенные перед ними блокноты. Затем Шахт вдруг поднимает руку, просит тишины и говорит: «Двое моих детей, трех и четырех лет, еще никогда не ели шоколада. Поэтому дальнейшие автографы я хотел бы дать в обмен на шоколад». Громкий хохот встречает эти слова, но и в веселый хохот врывается громкое замечание французского журналиста: «Это отвратительно!»

14 часов 50 минут.

Трибунал снова заседает. Это 407-е и вместе с тем последнее заседание. Следует оглашение приговора. Теперь настроение зала совсем другое. Прожекторы погашены, только бледный голубоватый свет неоновых ламп освещает пустые ряды скамей обвиняемых, лица судей, защитников, стенографистов. Ведь Трибунал исключил возможность присутствия фоторепортеров и кинооператоров при оглашении приговора, он не допустил, чтобы они увековечили те моменты, когда обвиняемые узнают решение о жизни или смерти. В зале глубокая тишина, чувствуется неслыханное напряжение.

Первым через беззвучно открывающуюся задрапированную дверь входит в зал Геринг. За ним — два военных полицейских в белых касках. Председатель начинает зачитывать приговор, но Геринг машет обеими руками: оборудование для перевода испортилось! Входит радиотехник и за несколько минут приводит его в порядок. Председатель снова начинает: «В соответствии с теми пунктами обвинения, по которым вы признаны виновным, Международный Военный Трибунал приговаривает вас к смертной казни через повешение». Неподвижно, с опущенной головой встречает Геринг приговор. Он снимает наушники, быстро по-солдатски поворачивается крутом и оставляет зал. Дверь беззвучно закрывается за его спиной.

Следующий обвиняемый — Рудольф Гесс. Он отказывается от протянутых ему наушников: Гесс бегло говорит по-английски и по-французски. Уставившись взглядом в потолок, он демонстрирует свое уже ставшее привычным экзальтированное поведение/ «В соответствии с теми пунктами обвинения, — звучит голос председателя, — по которым вы признаны виновным, Международный Военный Трибунал приговаривает вас к пожизненному тюремному заключению». Гесс даже не слушает, его взгляд блуждает где-то далеко, и только когда сопровождающие его военные полицейские трогают его за плечо, он направляется к выходу.

Освещенная задрапированная дверь открывается и закрывается каждые три-четыре минуты.

Появляются и вновь исчезают все новые и новые обвиняемые. Лицо бывшего министра иностранных дел Риббентропа пепельно-серое. Под мышкой он сжимает целую пачку бумаг, даже на процессе. «Международный Военный Трибунал приговаривает вас к смертной казни через повешение». Как всегда, Кейтель и сейчас слушает, стоя совершенно прямо, замерев по-солдатски: «…Приговаривает вас к смертной казни через повешение». Его лицо неподвижно, непроницаемо. На гнусном, покрытом шрамами, окаменевшем лице Кальтенбруннера пробегает нечто вроде улыбки, когда он слышит: «Международный Военный Трибунал приговаривает вас к смертной казни через повешение».