Николай Григорьев: Илья Николаевич

Профессор Савельев снова попросил внимания и сказал, что он намерен предложить Илье Николаевичу Ульянову пересмотреть свое намерение пойти в учителя.

- Вам, дорогой Илья Николаевич, место в университете для усовершенствования в научной работе!

- Я... я... - забормотал Ульянов и вскочил с места, как застигнутый врасплох ученик. - Я... извините, не понял...

- Не волнуйтесь, - дружески улыбнулся Савельев, - у вас есть время подумать об открывающейся для вас будущности профессора. Я сейчас, господа члены комитета, обращаюсь к вам в надежде, что вы соблаговолите поддержать ходатайство, которое я на сей предмет намерен возбудить в надлежащих инстанциях.

Расходясь после заседания комитета, каждый из профессоров пожал руку Ульянову, уже как будущему коллеге по работе в университете.

Ульянов плохо спал ночью. Не мог понять, рад он или не рад научной карьере, которая с такой ошеломляющей неожиданностью открылась перед ним. Терзался отсутствием в мыслях отчетливого "да" или "нет".

А тянуло его к детям...

И вот на столе у Лобачевского прошение (7 апреля 1855 г.). Подпись кандидат физико-математического факультета Илья Ульянов.

Суть просьбы: желание занять должность учителя.

Как раз открылась подходящая вакансия в Пензе, в Дворянском институте.

Но прежде чем назначить Ульянова в Пензу, помощник попечителя пожелал познакомиться с кандидатом лично. И вот Илья Николаевич в кабинете ученого, широко известного и в то же время загадочного... Навстречу встал высокий, отличной выправки господин в черном сюртуке с большой сверкающей звездой какого-то высокого ордена на груди. Ульянов и сам явился в сюртуке (вторично взял напрокат), отчего сразу же почувствовал себя как бы раскованным для разговора с ученым в генеральских чинах.

Говорили: у Лобачевского "в ясных глазах сила", однако глаз не увидел только темные очки. А сочному голосу позавидовал: "Вот бы мне такой учителю!"

Сели. Лобачевский нагнулся над папкой с бумагами, покосился туда, и Ульянов узнал свое личное дело.

- Илья Николаевич... - вслух прочитал Лобачевский заголовок и откинулся в кресле: - Расскажите, Илья Николаевич, о себе. Впрочем... - и Лобачевский плавно положил кисть большой белой руки на стол, впрочем, это излишне. Не трудитесь. Все, что надо, я прочитал и в повести вашей жизни узнал свою: то же сиротское детство, горемычная юность... Однако хорошо, голубчик, что жизнь нас с вами не разнежила, научила трудиться. Ради этого и горести, и тяготы стоило претерпеть!

Лобачевский встал и протянул Ульянову руку:

- Поздравляю вас с назначением, согласно вашему желанию учителем физики и математики.

Ульянов вскочил, притронулся к протянутой руке - и остался стоять.

Возникла неловкая пауза.

- Вы, господин Ульянов, имеете что-нибудь возразить?

- Нет, нет, ваше превосходительство, - поспешно выговорил молодой человек, - я счастлив назначением и обязуюсь, ваше превосходительство...

- Николай Иванович, - мягко поправил Лобачевский.

- Николай Иванович, извините... осмелюсь, но мне... - борясь с волнением, заспешил молодой учитель, - мне ведь математику преподавать юношеству. А в геометрии... Я уже не чувствую полного доверия к Эвклиду. Как же быть? Ведь не честно!..

Лобачевский внезапно расхохотался. Подхватил очки, которые начали сползать с его носа, и продолжал весело, от всей души смеяться, вытирая платком выступившие слезы. Успокоился, и очки опять заслонили его глаза.

- Ах, вы вот о чем... - Заметил добродушно. - Начитались моих ересей...

Ульянов затаился: от ученого, взбудоражившего умы не только в Казани, но в Петербурге и даже в Европе, он ожидал откровения... Однако откровения не последовало.

- Не тревожьтесь, милый учитель. Преподавая геометрию Эвклида, вы не поступитесь своей совестью. Античный геометр построил систему, которая вполне отвечает нашим повседневным нуждам. - Лобачевский улыбнулся. - По себе сужу. Когда мы строили новый университет, сам, каюсь, все расчеты в проектах делал по Эвклиду... Достаточно вам?

Лобачевский опять привстал, - но Ульянов, вопреки свойственной деликатности, и на этот раз уходить не пожелал. Математический ум его - ум исследователя - жаждал постичь новое, пусть парадоксальное, в учении, наделавшем столько шума.

- Хорошо, - согласился наконец Лобачевский, - отправимся в область чистой теории.

- Случалось ли вам, господин Ульянов, наблюдать, как забивают сваи? Артель рабочих берется за стропы: "Взя-яли!" - и через блок на верху копра подтягивает многопудовую чугунную бабу. "Ух!" - и баба, падая, ударяет в торец толстого бревна. Это свая. Она сразу на несколько вершков уходит в землю. Дальше - глубже, дальше - глубже... Но наступает момент, когда свая, углубившись в землю, как бы перестает чувствовать удары чугунной болванки. Свая на месте. Это называется "отказ". Отсюда и в языке нашем выражение: "Бить до отказа". Свая встала прочно, но...