Николай Григорьев - Илья Николаевич

Тот пошептался с председателем, видно интересуясь, что происходит в зале, потом кивнул и посмотрел на Ульянова. Илья Николаевич стоял выпрямившись, а под взглядом ревизора вытянулся еще больше, вскинул голову и чуть-чуть улыбнулся, показывая этим, что он ждет вопроса и рад будет отвечать. И не о себе сейчас он подумал: он жаждал в меру своих скромных сил защитить репутацию родного университета, которую, как видно, столичный ревизор взял под сомнение. Ульянов почувствовал, что в нем возгорается душевный подъем, вдохновение, что ответ его на любой вопрос экзаменационной программы будет блестящим, и только одного опасался: как бы сенатор не раздумал его спрашивать.

И вопросы последовали. Ульянов отвечал легко и свободно, однако ревизор не проявил одобрения. Напротив, с желчной гримасой приставил ладонь к уху и выкрикнул:

- Не слышу! Ведь вы в классе. Зычно надо говорить перед учениками, зычно!

У Ульянова был приятный голос, еще в Астрахани он пел в гимназическом хоре, случалось, с одобрения регента, и мелодию вел, но зычностью, какая ценна для капрала, не обладал. Все же попытался напрячь голос - и закашлялся.

Сенатор развел руками, выпил воды из графина, вместо того чтобы протянуть стакан покрасневшему от кашля молодому человеку, и приказал:

- Отойдите от стола.

Ульянов попятился.

- Еще, еще... Есть у вас глазомер, чтобы представить помещение класса?

Ульянов сделал еще несколько шагов назад.

- Хорошо, - язвительно заметил сенатор, - скуповато отмеряли, но допустим, что это гимназический класс. Вы на учительской кафедре. Объясняете ученикам предмет физики... А здесь, где мы сидим, допустим, последняя парта... Попрошу!

Ульянов крепился, стараясь выдержать издевательства вельможи, но голос, и без того слабый из-за неразвитой груди, окончательно перестал звучать. И сделалась особенно заметной картавость: Илья Николаевич не выговаривал "р", этот звук пропадал.

Новая придирка со стороны сенатора: мол, дефект речи учителя может передаваться и ученикам. Сказал он это уже не претенденту, а решавшему его судьбу комитету.

- Между прочим, перед комитетом следовало бы явиться не в... - Сенатор, господин благовоспитанный, не сказал прямо: "не в студенческих обносках", а ограничился осуждающим взглядом. И добавил: - Учитель без сюртука - не учитель!

Стыд, негодование и омерзительное состояние беспомощности перед грозным сановником вновь переживал Ульянов. На этот раз бродя по улицам.

И тут же догадался, откуда это противоречие в решении комитета: с одной стороны, кандидат Ульянов удостаивается за пробный урок по физике оценок "удовлетворительно" и "достаточно": с другой стороны, он же к преподаванию физики не допускается... "Все ясно, туман рассеян, - заключил молодой человек. - Своим грубым давлением сенатор расстроил намерение профессоров, вот и родилось постановление - ублюдок!" Между тем за зеленым сукном сидели ученые, которым он, Ульянов, обязан своим университетским образованием... Да что говорить о нем, скромном кандидате, - в комитете видные деятели российской науки, и что же: склоняют головы перед ревизором... Да это же раззолоченный истукан, господа. Где же ваше достоинство, воспитатели молодежи и творители наук!

Ульянов решился на шаг смелый и вызывающий: вновь предстать перед испытательным комитетом, добиться переэкзаменовки по физике. И он подал в округ прошение.

К попечителю учебного округа не обратился бы: мракобес, самодур. Но у попечителя есть помощник, облеченный почти столь же высокими правами; к тому же, по отзывам, человек доступный и справедливый. Да и не только по отзывам: четыре года назад попечитель Молоствов в издевательских выражениях пробрал директора Астраханской гимназии Аристова за его ходатайство о стипендии для мещанина Ульянова, - помощник попечителя наперекор своему начальнику принял участие в молодом студенте: сделал что мог - освободил от платы за слушание лекций.

Речь о Николае Ивановиче Лобачевском. Ему и подал прошение Ульянов. Добрым предзнаменованием был случай, известный в университете. Ровно одиннадцать лет назад, с разрешения Лобачевского, держал экзамен в комитете и провалился студент Лев Николаевич Толстой. Был он тогда всего лишь худеньким, малоприметным юношей из именитой, но провинциальной помещичьей семьи.

Провалился, но не струсил: подал новое прошение, и Лобачевский, обнаружив у просителя серьезный интерес к наукам, наложил резолюцию: "Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.".