Анна Антоновская - Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3)

- Говори, Циала, говори все. Сейчас мы одной душой будем слушать о последнем часе незабвенного Паата. Да послужит нам гордым утешением жертвенный подвиг во имя родины. Говори!

- А может, Георгий, сегодня устала Русудан? - спросил Папуна.

- Нет, друг, есть тяжести, которые лучше сразу перенести. Говори, девушка.

Циала, казалось, вся ушла в воспоминания. Она не выронила из памяти ни одного слова, ни одного вздоха Паата. И, как молитву, передала последний день любимого:

- Когда шах-севани пришли за Паата, он улыбнулся мне: "Не убивайся, Циала, есть чувство, за которое не страшно умереть. Молодость, красота - все проходит, вечны любовь и ненависть. Научи этому своих детей..." Открыла глаза - пусто. Вошла старая Фатьма, вскрикнула: "Два дня ты в мертвом сне лежала". Я вскочила, о госпожа Русудан, не знала я, куда бежать из удушливой темноты. Пьетро делла Валле усадил меня, заставил выпить целебные капли и печально сказал: "Перестань умолять, девушка! Разве я сам не знаю, что надо делать? Мои миссионеры с трудом нашли земные останки сына Георгия, шах приказал выбросить обезглавленного Паата в грязную канаву, но, омытый и одетый во все белое, благородный картлиец предстал перед господом богом, ибо в последнее мгновенье отрекся от корана, осенив себя крестным знамением..."

Циала обхватила голову руками и простонала:

- ...Горе мне! Не помню, как жила... говорят, хотела убить себя, говорят, два месяца болела... Когда очнулась, узнать решила, где могила Паата. Пришла опять к господину Пьетро. Начала молиться, но святая дева с желтыми волосами непонятно заулыбалась. Пьетро отказался указать могилу: вдруг шаху вздумается надругаться над прахом. "Тебя, - сказал, - будут пытать: лучше будь в неведении..." Еще прошло много черных дней. Ценности были у меня, - не знаю, кто взял. Богатые одежды были, - не знаю, кто носил их. Господин Пьетро к доброй женщине поместил, она силком кормила меня, лечила травами. Был ночью дождь. За мной пришел слуга. Зачем скрытно зовет делла Валле? Не успела войти, он взял за руку, повел в другую комнату без окон, там стеклянный гроб стоял, и над ним светила синяя лампада. Встал в углу человек и сбросил с себя плащ монаха. Я вскрикнула: Сефи мирза!

"Слушай внимательно, Циала, - сказал он, - мне посчастливилось устроить тебе побег. На рассвете придут два монаха, одетые купцами, они довезут тебя до пределов Картли. Расскажи лучшей из матерей, ханум Русудан, сколь доблестен был мой друг Паата в черный час..." Сефи-мирза долго молчал, я видела, как парча дрожала от стука его сердца. Потом он грустно произнес: "Мой властелин, шах Аббас, повелел мне быть в пору испытания в мечети. Я пришел, тоска заледенила мою грудь. Там ханы возносили молитвы аллаху, Караджугай-хан, Эреб и Али, содрогаясь, простирали руки к шаху. Повелитель был страшен в своем гневе, его проклятия сотрясали купол: "О всемогущий! Не ты ли дал мне власть на земле, подобную власти твоей на небе?! Не ты ли благосклонно взирал на эту мечеть, воздвигнутую в честь тебя?! Так почему отвернул лицо истины от деяний моих?! О всемогущий алла!" - "Яалла!" трепеща от ужаса, воскликнули ханы. Пламя разгоралось в глазах шах-ин-шаха: "О всесильный! Вложи в мое сердце свирепость раненого тигра! Взметни мою мысль страшным огнем! Вложи в мою руку карающий меч Мохаммета! Разбуди шайтана, и пусть раскаленными крыльями гонит он неверного Саакадзе над пропастью ада! Нет, о аллах, подскажи мне мщение, от которого застонал бы камень!.. Я слушаю тебя! О алла!" - "Яалла!" - трепеща от ужаса, воскликнули ханы... Господин Пьетро поднес чашу с холодной водой к белым устам Сефи-мирзы. Пока царевич молчал, прикрыв глаза, Пьетро зажег три высоких свечи.

Я склонился ниц, - продолжал царевич. - В благоговейном безмолвии все взирали на "льва Ирана", а он распростер руки, и ханы верили, что он слышит голос аллаха. Вдруг лицо шаха посветлело. Рядом со мной облегченно вздохнул Караджугай-хан: "Аллах подсказал "льву Ирана" радостную месть". Шах Аббас взошел на мраморное возвышение:

"Где достойный сын достойного отца?" - Он грозно оглядел молящихся.

Али-хан шарахнулся к выходу. Вскоре в мечеть бесшумно вошел Паата. Я не узнал голоса шах-ин-шаха, так вкрадчив был он и так зловещ:

"Паата, мой любимец, где отец твой, Георгий Саакадзе?"

"Великий шах Аббас, - мужественно ответил Паата, - ты сам послал его на поле чести".

"Не тяготит ли тебя разлука с твоим воинственным отцом?"

"Любой путь на родину будет мне усладой".

"Паата, ты радость моих глаз, - свирепо и ласково говорил шах. - О, как надменно ты поднял голову!"